Случайно нас судьба свела.
Из «Чернеца» Козлова Я приехала к тетушке на дачу. Было много гостей. Я взошла, и юноша, сидевший у окна, встал и поклонился мне. Я отвечала наклонением головы довольно гордо и холодно. Я немного была не в духе. Общество было не для меня, скучное и низкое. Я села возле двоюродной сестры и рассматривала варшавские башмаки, но все невольно взглядывала на незнакомца и спрашивала, кто такой, молчаливый этот гость. Никто не мог сказать, кто он. А я? Я поглядывала: он строен, велик ростом, но куда проста его физиономия, думала я. Мы пошли обедать, я забыла о незнакомце, он обедал в другой комнате. Потом, наскучив обществом, взяла я руку Софьи Б. и пошли с ней гулять по одной существующей аллее сада. Поворотив назад по ней, увидела я идущего к нам навстречу молодого казака. Мундир не казаков донских привлек к себе с первого взгляда мое внимание, потом и ловкий стан юноши, странное молчаливое обхождение, сопряженное с ужасною учтивостью к старикам и дамам – все заставляло меня невольно желать знать, кто он. Он поравнялся с нами и снял казацкий кивер; еще странность: молодые люди редко это делают. Он прошел, и я сказала Софье, засмеявшись: «Вот какой философ, ходит один». «Не смейся над ним, он очень интересен». Я поняла. «Ах, ради Бога, позовите его». Он сей час воротился. Мы стали говорить, чувство горя заставило меня заплакать. Как странно посмотрел он на меня! Мне стало стыдно, я покраснела. Но пылкость его рассказа, чувства благородные, изъявляемые во всех его мнениях, – все заставило меня забыть, что я вижу его в первый раз. Я сама пылкого нрава, и желание спасти его заставило меня давать ему советы. Он смотрел пристально и выразительно; как тогда переменилось его лицо, как умны сделались глаза его, вся прелестная душа его была видна в них! Он слушал меня с некоторым удивлением. Я опомнилась и боялась показаться странною и глупою, но он лучше умел понять меня, нежели я разобрать его тогдашние мысли. «Не рассказывайте это никому, – сказала я умоляющим голосом, – вам может быть худо». – «Так что же, у меня душа чиста, я ничего не сделал недостойного». – «У вас есть родные», – был пылкий мой ответ. – «Да, отец». – «Так ежели не для себя, то для него поберегите себя». Он казался тронутым. В то время подошла к нам m-lle Г. Я сейчас переменила разговор. «Пойдемте, – сказала я ему, – я покажу вам лошадь, на которой езжу; она горской породы, и вы, верно, скажете мне, хороша она или нет». Отделавшись так от несносной Г., я подошла к Алексею и шепнула ему секрет наш, он подошел, я представила его моему герою. После подвела к матушке и отцу; они позвали его к нам, и он принял наше приглашение и обещал быть у Алексея. Через несколько дней он и приехал к нам на дачу. Остался на несколько дней, подружился и с этой минуты сделался почти сыном дома и моим другом.
3 °Сентября.
Боже мой, какая радость! Вчера приехали Папинька и брат, и вот их хорошие и худые новости: 1) что с них сняли цепи[63], и потому, приехавши в город, я исполнила желание сердца моего и иду служить неведомо никому благодарный молебен; 2) что Муравьев, Александр Николаевич, сделан начальником в Иркутске. Все чувства радости проснулись в душе моей! Они свободны хоть телом, думала я, и эта мысль услаждала горе знать их далеко и в заточении. Но, увы, жалея об них, горюя об ужасной участи, не могу не признаться, что рука Всевышнего карает их за многие дурные намерения. Освободить родину прекрасно, но проливать реками родную кровь есть первейшее из преступлений. Быть честным человеком, служить бескорыстно, облегчать несчастья, пожертвовать всем для пользы общей, сделать счастливыми тех, кто под властью твоей, и понемногу приучать народ необразованный и пылкий к мысли свободы, но свободы благоразумной, а не безграничной, – вот истинный гражданин, вот сын отечества, достойный носить имя славное, имя русского. Но тот, кто, увлекаясь пылкостью воображения, желает дать свободу людям, не понимающим силы слова сего, а воображающим, что она состоит в неограниченном удовлетворении страстей и корыстолюбия; тот, наконец, который для собственного величия и ослепляя себя мнимым желанием добра решается предать родину междоусобиям, грабежу, неистовству и всем ужасам бунта и под именем блага будущих поколений хочет возвыситься на развалинах собственного края, тот не должен носить священного имени, и одно только сострадание к его заблуждениям – вот все, что может он желать и получить от общества граждан.
