Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
же): а поехали?.. Конечно, поехали! Он тоже, по-видимому, не знал, – куда и к кому: а какая разница, где пить вино и читать стихи?
– «Свидание с палачом в ночь без любимой»
Я выговорил все. И вот меня казнят:
не завтра, не потом, а через час, сегодня.
Натянут как струна швартовочный канат,
рубиновый палач спускается по сходням —
неотвратима казнь…
Кто это?!
– Как – кто? Наум Каплан! Талантливейший поэт!
Ну! Тут и нет других. Тут все гении. И такие молодые, неопубликованные!..
…Ах, эти мальчики, девочки, сидящие по углам, – отстраненные, как сомнамбулы, как гости из будущего (мы играем в диссидентов! не мешайте!).
– …И вот меня ведут…
Мне скучно меж врагов…
Всем страшно, а ему скучно! Меж нас, бессовестно рифмующих «роза-мороза», ему тоже скучно…
– А куда это он все бегает?
– Да там у него машина под окном…
О… какое это было бы счастье, если бы тогда ее угнали! Сразу бы, правда, этого счастья никто не оценил, но…
– Я ленивый студент и гороховый шут,
но когда-то меня под венец поведут…
С Людой. Она тут же, в его стихах: «голубушка с младенцем в полусфере…» У всех еще неврозы молодости – то первая любовь, то последняя, а у Наума уже единственная.
– …Грядет игра, туманная игра,
но, милая, нам счастливо, не так ли?
Мы как-никак участвуем в спектакле
на стороне страданья и добра.
Наум садится. Тишина. Кто следующий? Никто. Все смотрят на Наума: да, богатыри – не мы. Надо запить это горе.
…А потом все исчезнет: этот дом, этот город, исчезнут девочки-мальчики – разбегутся по судьбам, провиснут сюжетные ходы; покинут мысли и чувства, которые так занимали меня, – все исчезнет, вместившись в одну строку (боюсь даже, что именно в эту), останутся лишь стихи Наума: «На мне коньки и полушубок ванин, в виду жилища своего сную неловко, падаю, встаю и снова падаю, и снег сухой жую и мню, что на дуэли ранен, зима – твой след в моем краю…»
(Именно что – след. Так, придет, наследит мимоходом, встряхнет свои дырявые шали, дунет, плюнет и понесется в Питер – и там расположится основательно, надолго (навсегда!), раскидает свои сундуки сугробами, заворожит, запричитает, завоет, запирует, – питерцы по домам, питерцы врассыпную: «Летом выйдешь?»)
…И был у Наума друг – Леня с незатейливой фамилией Иванов. Умница, остряк, балагур – веселый, лучистый человек, встречи с которым всегда освежали душу, загаженную, по обычаю, как авгиевы конюшни.
– Где-то это трагическое выражение лица я уже видел, – приветствует издали Леня. – Вспомнил!.. Ее звали Кассандра!..
Если на одну чашу весов положить поганое человечество, а на другую Леню, Леня всеми своими лучами перевесит.
Но вот однажды:
– А где Иванов? Что-то не видать Иванова!..
– А ты ничего не знаешь? С Леней несчастье…
Несчастье?! с Леней?! Не может быть.
– Почему?
Это так на него не похоже!
– Леня в больнице… попал в аварию… ехали на машине друга – Леня, жена, ребенок… жена и ребенок друга… Друг погиб.
Какой друг?..
– Наум.
Какой Наум?
– Наум Каплан.
– Какой Наум Каплан?
– Поэт.
…Та самая машина за окном… о, если бы тогда ее угнали!..
«Я буду осторожен…»
Не будешь. Никогда не будешь.
Но почему же именно Наум?.. Почему он?
А кто?
Жена? Сын? Друг?..
Нет. Поэт. Конечно же, поэт. «Поэту в бранном деле не выпадет щедрот, – поэту на дуэли вовек не повезет».
…Они ехали к морю. В городе, где он жил, всегда ощущалась близость моря (всего лишь пару сотен км!) – все рвали к морю, море звало сиреной, о, этот древний, всесильный, гибельный зов…
Сначала, наверное, уснули дети, утомленные летней жарой, дорогой, предчувствием скорого моря, потом женщины – сон витал, убаюкивал, звал за собой…
И последним уснул он.
«Поэт уйдет из жизни – и этим ранит всех».
Пришел, написал стихи и ушел. И ранил всех. «Я выговорил все».
Он был поэт без книги.
Без единой опубликованной строки.
А поэт без книги – это другая судьба. И другой состав крови.
(И у нас, без книги поэта, тоже другая судьба и другой состав крови.)
Он не был диссидентом. Тайная ересь лишь только в скуке («мне скучно меж врагов…»). Он не был гением места – никакой «весны в Трушенах» и «зимы в Распупенах»! – никакого «национального колорита» (о чудный пропуск в печать!), которым пользовалась обычно посредственность («посредственность – крапленая колода…»). Он никогда не ставил себе никаких творческих задач (какая у песни задача?). В нем не было той самой пресловутой «искренности» – о, этот старый излюбленный штамп всех предисловий тех времен: «…может, этим стихам еще не хватает мастерства, но в них есть главное: они искренни».
Да, искренен и дурак, но что нам с того?..
Его стихам вменялась вина за отсутствие твердой гражданской позиции автора, актуальности и злобы дня, и это правда: в них действительно не было никакой актуальности, кроме одной – таланта.
«Кинь письмо мне, лист сложи втрое. На лесном пне я его вскрою. Я прочту в нем, с кем моя Люда…»
С другим, Наум… но ведь прошло столько лет (взгляд в сторону, вздох и выдох…) – ах, это детское, генетическое, высокомерное желание потомков видеть Пушкину не Ланской.
…А время спустя светлый, лучистый человек Леня Иванов погибнет в автокатастрофе. Как Наум. Все повторится. Но что этим страшным повтором Автор хотел сказать?
Жизнь, надо думать, в свое время выбрала именно Леню, Жизнь дала шанс Лене, Жизнь сделала пальчиком: «Смотри, Леня!..» Леня смотрел, смотрел…
– А какого рожна, Леня?! – возможно, сказал ему Там Наум.
– А ты какого рожна? – возможно, ответил Леня.
И они обнялись: они не виделись вечность.
– Так на чем мы остановились тогда?.. – возможно, спросил Наум. – У нас было много дел…
– Какая разница…
– Ты прав… я рад тебя видеть, дружище… Но какого рожна, Леня?
…Вот и все, что я хочу сказать о человеке, о котором ничего не знаю – кроме его имени, имени его друга и имени его любимой.
Выходит, я знаю все.
Жизнь проходит под знаком – «надо было!..» (или «не надо было!..»)… что-то сделать… и что-то поправить. Зачем? Затем. Душе зачем-то было надо (и это, наверное, единственно правильный ответ). Но что я могу?.. И надо ли?.. Ведь он меня ни о чем не
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
