вели себя крайне грубо и агрессивно. Я был ошеломлен, стал возмущаться. Она же встретила их спокойно и не сопротивлялась. Она потрепала меня по щеке и сказала, что все обойдется. Она была пьяна. Вы, наверно, знаете, что она слишком много пьет.
Голос Озелло дрогнул. Франк протягивает ему тройной сухой, и его собеседник опрокидывает его залпом.
– Кто в курсе?
– Элмигер и мадам Ритц. Они сразу же позвонили в номер к Штюльпнагелю. Но СС не подчиняется никому, кроме самого Гиммлера. Штюльпнагель ничего не может сделать.
Оба молчат несколько долгих секунд.
Отсутствие Бланш, кажется, заполняет всю комнату.
Клод, наконец, нарушает молчание:
– Если она заговорит, мне конец. Ну, вам я могу рассказать все. Ведь я в курсе, что вы стряпаете евреям поддельные документы. Так что, если вы меня заложите, я тоже вас сдам.
Ледяной холода пронзает желудок Франка.
– Что вы так изумляетесь, Франк? Мы же знаем нашу контору. В этом отеле все все знают, но никто никого не выдает. Это правило, да? Элмигер старательно верит, что я изо всех сил обеспечиваю кухню фруктами и овощами, а я на самом деле информирую англичан о приходах и уходах наших клиентов.
Франк получил нокаут – второй за вечер! Как он, бармен отеля «Ритц», не догадывался, что такое неслыханное дело творится прямо у него под носом?
– Я дал генералам вермахта и некоторым нацистским сановникам название определенных фруктов или овощей. Все думают, что я заказываю по телефону провизию. А в реальности я разговариваю по телефону с другом-железнодорожником из Швейцарии. И сообщаю ему время и даты присутствия каждого из немцев.
Клод Озелло видит, как ошеломлен Франк, и на его губах появляется слабая улыбка.
– Если становится известно, что Геринг приедет на три дня в «Ритц», за день до его появления я заказываю три ящика репы. Если Юнгер резервирует столик на ужин, в то же утро я заказываю лоток спаржи. А если великий писатель планирует пригласить своего друга Штюльпнагеля, я добавляю поднос цветной капусты.
– То-то мне казалось…
– Что именно? – спрашивает Клод, вертя пустой стакан.
– Что с вашей историей про оптовиков и ранние овощи не все чисто. Да уж, вы в своем репертуаре. Но ваша жена никогда вас не выдаст. Она человек слова.
Клод воздевает руки к небу.
– Кто из нас знает, что он способен выдать под пытками?
Дрожь пробегает по спине Франка. Лучше бы Клод этого не говорил! И все же он знает, что тот прав. Бланш будут допрашивать и вполне могут подвергнуть пыткам.
Перед глазами проносятся невыносимые картины. Ее тонкое лицо в ссадинах и кровоподтеках, ее нежное тело со следами истязаний. Кто устоит против пыток гестапо?
Она сказала мужу, что я изготавливаю документы.
Она может сказать то же самое в гестапо. Что делать? Падать в ножки Лафону в надежде, что тот замолвит слово перед своими дружками из СС? А если дело не выгорит…
Что станет с Жан-Жаком и Полиной?
А Бланш? Она же не может исчезнуть… Только не Бланш!
Журнал Франка Мейера
На этот раз она влипла крепко.
Вот уже неделя, как ты исчезла. Где ты, Бланш?
Бланш!
Я не сплю шесть ночей. Ворочаюсь, не могу успокоиться.
А если случается задремать, перед глазами встает твое страдальческое лицо.
Я словно вижу наяву твои скулы в кровоподтеках, разбитые губы, ссадины на лбу.
Или как будто доносится голос. Он разрывает мне душу: ты зовешь на помощь.
Совершенно вымотанный, иногда я засыпаю.
И вдруг снова вопль, ты кричишь мое имя. Умоляешь спасти. И я рывком просыпаюсь.
Днем мне удается скрывать свои чувства, здесь главное – занять руки и загрузить голову. Но едва приходит ночь… ночь – твоя вотчина.
Я лежу в постели с открытыми глазами, хочу молиться – и не знаю, кому.
Жду рассвета и вслушиваюсь… И снова ты кричишь, как зверь.
Я ничего не могу сделать.
Мне страшно.
5
27 апреля 1943 г.
– Господин Мейер. Входите.
Франк понимает, что дело серьезно еще до того, как входит в кабинет Вдовы. У Элмигера совершенно опрокинутое лицо, у Зюсса тени вокруг глаз. Мари-Луиза Ритц, без кровинки в лице, стоит прямо, как часовой, – ее несгибаемость перед ударами судьбы, как всегда, впечатляет.
Чем хуже обстоят дела, тем она бодрее.
– Месье Мейер, – говорит она, одарив его короткой улыбкой, которую он не может истолковать, – пожалуйста, сядьте. Хотите табака?
– Все в порядке, мадам, спасибо.
Во Франке Мейере всегда уживались два человека. Один комфортно чувствует себя в условиях дисциплины и подчинения. Другого манит дерзость и свобода. Он не один такой, он сам это понимает. Токсичная повседневная жизнь, которую по воле судьбы он ведет уже три года, только усугубила старый конфликт. Сегодня он обслуживает немцев. А завтра он помогает евреям от них сбежать.
Атмосфера в офисе Сезара Ритца тяжелая, присутствующие знают, что теперь арестовать могут кого угодно.
Элмигер заговаривает первым:
– Франк, до нас дошла крайне неприятная новость, и она затрагивает всех нас: сегодня днем немецкий военный трибунал приговорил Бланш Озелло к восьми месяцам тюремного заключения.
Восемь месяцев. Вечность.
Франк старается не дать слабину.
– В чем ее обвиняют? – с трудом выговаривает он.
– Пособничество коммунистам.
– Это бред! – возражает бармен.
– Не совсем, Франк. Госпожа Хармаева тоже под замком. Позавчера московские газеты выражали озабоченность по поводу «ареста в Париже великой русской танцовщицы», а для немцев этого достаточно. Бедный Клод сильно расстроен, не выходит из апартаментов. Слава богу, он сохраняет спокойствие. Он знает, что высшие интересы «Ритца» требуют, чтобы он сидел тихо и не высовывался. И если его супруга будет вести себя, как надо, она сможет вернуться к нам на рождественские каникулы.
Рождество, неужели в этом мире еще бывает Рождество?
– Ситуация для нас незавидная, – продолжает Эльмигер. – Гестапо сильно раздосадовано историей со светом на кухне. Они считают случившееся диверсией. Так что теперь мы под подозрением и нам надо как можно скорее подтвердить свою лояльность…
– Но при чем тут я? – спрашивает Франк.
– Я как раз подхожу к этому. Анри Лафон только что стал гауптштурмфюрером СС. Сегодня утром он сообщил нам, что хочет отпраздновать свое назначение в отеле «Ритц». Я воспринимаю это как подарок судьбы. И мы подумали, что вы могли бы предоставить в его распоряжение свой бар, продемонстрировав таким образом наше радушие и гостеприимство.
Франк Мейер от неожиданности даже не находит ответа.
Отдать бар «Ритца» Лафону! Мой бар.
– Он человек влиятельный среди нацистских властей. Вы полностью возьмете на
