Темная ночь, И я вдали от дома. Веди меня вперед.
В субботу утром Либ собиралась поспать, но ей помешал звон церковных колоколов. Она лежала с открытыми глазами, перебирая в уме все, что узнала об Анне О’Доннелл. Множество специфических симптомов, но они не составляли ничего такого, что Либ признала бы за болезнь. Надо будет снова поговорить с доктором Макбрэрти и на этот раз припереть его к стене.
В час дня монахиня доложила, что девочка была расстроена тем, что ей не разрешили пойти к мессе, но согласилась взамен прочитать литургию по служебнику вместе с сестрой Майкл.
Чтобы не утомить Анну, как это было на днях, Либ повела ее на прогулку очень медленным шагом. Перед тем как выйти, она осмотрелась по сторонам – нет ли поблизости зевак.
Они пробирались по двору фермы, стараясь не поскользнуться.
– Будь у тебя больше сил, мы могли бы пройти с полмили в ту сторону, – указывая на запад, сказала Либ, – до очень интересного боярышника, у которого все ветки обвешаны лоскутками.
– Это лоскутное дерево у нашего святого колодца, – с энтузиазмом кивнула Анна.
– Там нет никакого колодца, а просто маленький прудик. – Либ припомнила смолистый запах воды, – может быть, она обладает дезинфицирующими свойствами? Но все же не стоит искать в суевериях научное зерно. – Эти лоскутки – нечто вроде подношений?
– Их опускают в воду и протирают болячку или болящее место, – ответила Анна. – А после этого привязывают лоскут к дереву, понимаете? – (Либ покачала головой.) – Болезнь остается на лоскутке. Когда он сгниет, то, что вас беспокоило, тоже исчезнет.
Что означает – время исцеляет все болезни, подумала Либ. Хитроумная сказка, ведь ткань сгниет очень не скоро, и к тому времени недуг страдальца наверняка излечится.
Анна остановилась погладить живую подушку мха на стене или, может быть, перевести дух. Две птички клевали красную смородину, растущую в изгороди.
Либ сорвала гроздь блестящих ягод и поднесла ее к лицу ребенка.
– Ты помнишь их вкус?
– Пожалуй.
Губы Анны были от смородины на расстоянии ладони.
– Разве у тебя не текут слюнки? – вкрадчиво спросила Либ, но девочка покачала головой. – Эти ягоды создал Господь, верно?
Твой Господь, чуть не сказала Либ.
– Господь создал все, – ответила Анна.
Либ раздавила зубами несколько смородин, и ее рот моментально наполнился соком. Ей не доводилось пробовать ничего более великолепного.
Анна оторвала от грозди одну красную ягодку.
У Либ громко заколотилось сердце. Настал этот момент? Так просто? Обычная жизнь, близкая, как эти свисающие ягоды.
Однако девочка вытянула вперед раскрытую ладошку с ягодой посредине и дождалась, пока самая храбрая из птичек не схватила ее.
На обратном пути в хижину Анна шла медленно, словно двигаясь в воде.
Добравшись в тот день после девяти часов вечера до паба, Либ ощущала сильную усталость и не сомневалась, что едва приклонит голову на подушку, как уснет.
Однако неугомонный ум не давал ей уснуть. Ей пришло в голову, что накануне она могла ошибиться в отношении Уильяма Берна. Что такого он сделал, кроме того, что в очередной раз попросил о разговоре с Анной? Он совсем не оскорблял Либ – это она сама вспылила и насочиняла бог знает чего. Если бы он действительно считал ее общество таким уж скучным, то, наверное, говорил бы с ней коротко и только об Анне О’Доннелл.
Комната Берна была по другую сторону коридора, но он, вероятно, еще не лег спать. Либ хотелось поговорить с ним, как с интеллигентным католиком, о том, что последним приемом пищи ребенка было причастие. Дело в том, что она отчаянно нуждалась во мнении другого человека насчет девочки. Человека, которому Либ доверяла бы, – не Стэндиша с его враждебностью, не Макбрэрти с его странным оптимизмом, не ограниченную монахиню или безликого священника, не одержимых и, возможно, безнравственных родителей. Кого-то, кто мог бы сказать Либ, теряет она связь с реальностью или нет.
«Дайте мне попробовать», – снова зазвучали у нее в голове слова Берна. Дразнящие, очаровательные.
Он журналист, которому платят за то, что он сочинит историю, но разве не может он так же искренне хотеть помочь?
