Книга Казанова - Ален Бюизин

Так, по меньшей мере, представлена катастрофа с мануфактурой в «Истории моей жизни». Казанова изображает себя промышленником, пущенным по миру неудачной экономической конъюнктурой в военное время, компетентным и честным хозяином, ограбленным непорядочным работником, невинным человеком, подвергшимся судебному преследованию. Проблема в том, что ни один документ того времени не подтверждает его версию событий, в архивах даже не упоминается о каком-либо судебном конфликте с этим Жаном Гарнье. Это не опровергает полностью рассказ Казановы в отсутствие всяких официальных доказательств, однако делает его подозрительным. Чувствуется, что он не говорит всей правды, которая не так проста. Шарль Самаран и Ги Андор не сомневаются: Казанова со своим братом Франческо, художником, вляпался в более чем темные дела, послужившие основанием для двух судебных процессов, о которых он не упоминает. «Жак и Франсуа Казанова оба были замешаны в различных делах с подложными векселями. В каждом случае последний владелец бумаги тащил обоих Казанов в суд. Во избежание подобных неприятностей Жак использовал следующий способ: давал держателю векселя фальшивую бумагу с оборотной записью, с неправильной датой. Ему уже несколько раз удавалось прекратить преследования такого рода, но в двух случаях истцы обвинили Казанову в подлоге и потребовали следствия». Такова была истинная причина ареста и заключения Казановы, не имевшая ничего общего с финансовыми передрягами обанкротившейся мануфактуры.

По правде говоря, эти дела с фальшивыми векселями, стоившие ему двух процессов, так непонятны и запутанны, что разобраться в них очень сложно. К тому же людская молва все преувеличивала. Джустиниана Винн написала Меммо из Лондона 3 ноября: «Казанова (но ты, наверное, уже об этом слышал), арестованный в Париже за подлог документов и чуть ли не приговоренный к повешению, бежал из тюрьмы». И Градениго в Венеции передавал эти слухи и записал в дневнике: «Поговаривают, что в Париже Жак Казанова, венецианец, будет повешен за совершенные им преступления».

На самом деле подобные иски, какими бы серьезными они ни были, не доказывают полностью вину Казановы. Дж. Ривз Чайлдс, более умеренный и осмотрительный, справедливо замечает, что преступления такого рода считались в XVIII веке столь тяжкими, что прямо приводили виновника на галеры или на эшафот, и невероятно, чтобы в случае доказанной вины Казанова смог сохранить дружбу банкиров и сильных мира сего. Он бы окончательно погорел и был изгнан из приличного общества своего времени. Тем не менее 22 декабря, когда Казанова уже несколько месяцев как уехал из Парижа, чтобы вернуться в Голландию и больше не возвращаться во французскую столицу, суд, рассмотрев жалобу Оберти, приказал арестовать Джакомо и поместить в Консьержери. Можно предположить, что Казанова (какой бы ни была степень его вины) уже давно знал, что это дело, касавшееся его тем или иным боком, в будущем кончится очень плохо, и решил упредить события, покинув Францию.

Более чем вероятно, что мы никогда не узнаем полной правды обо всех более или менее сомнительных финансовых махинациях, когда два соперника, два авантюриста и тертых калача, пасовали друг другу мяч, используя фальшивки. Хотя нельзя сказать наверняка, что Казанова преследовал преступные цели, действительное двухдневное заключение и потенциальное, которого он избежал, лишь уехав за границу, заставляют усомниться в его полной невиновности. Дыма без огня не бывает. Хотя вина его полностью признана не была, нельзя отрицать, что он регулярно общался с мошенниками и плутами. Почитать его – так он постоянно вел беседы при королевском дворе, был вхож к министрам, навещал самых уважаемых и влиятельных чиновников. На самом деле он чаще всего находился в обществе проходимцев и ловкачей, подстерегающих добычу. И полицейские службы не спускали с него глаз. При таких условиях всегда наступал момент, когда ему приходилось уезжать из любого города, поняв, что его злоупотребления стали чересчур явными и неприкрытыми. Теперь ему давно пора было покинуть Париж.