ребята отлично делают свою работу. На крыльце Диму уже ждут.
— Ты все равно не докажешь ничего, — тихо произносит брат.
— Я так не думаю, — достаю из кармана звукозаписывающее устройство и передаю одному из сотрудников полиции. — Там разберутся. Не волнуйся.
Стоит машине, увозящей моего брата на допрос, скрыться из виду, я поворачиваюсь к Эльзе. Меня все еще разрывает он негодования и, в случае с Димой, боли, что два человека, которым я доверял, могли предать меня таким подлым способом, но при взгляде на эту хищницу, которая картинно утирает глаза бумажной салфеткой, я чувствую еще и брезгливость.
— Хватит ломать комедию, — цежу неприязненно. — Я пока единственный зритель, и я уже знаю, чего стоят твои ужимки и слезы. Не сработает.
— Не будь таким жестоким, Богдан.
— Я жестоким? — переспрашиваю я, в который раз поражаясь наглости этой женщины. — Ты просто вероломная дрянь! Ты оклеветала меня на всю страну и разрушила мой брак. Унизила меня и мою жену. Ты…
— Ты сам дал мне в руки это оружие! — перебивает меня Эльза решительно, ни на мгновение не теряя выдержки. Этого у нее не отнять — она противник куда опаснее Димы. — Если бы ты не соглашался прятать от Адель наши встречи, если бы ты так доверчиво не приходил в отель — ничего бы этого не было. Так что не надо обвинять меня! Ты сам хорош. И бесишься ты именно потому, что знаешь, унижение жены — это и твоих рук дело тоже!
— Дрянь!
— Возможно. Но и ты не лучше, Дан, — возражает она. — Я тебе уже говорила, что мы с тобой сделаны из одного теста.
— Ну раз так, тогда, пожалуй, пойду по твоему пути, — выплевываю яростно, ненавидя саму мысль, что я в чем-то могу быть как Эльза и мой брат. — Будет неплохо рассказать новую историю по ТВ в прайм-тайм, как считаешь?
— Ты не пойдешь на телевидение, — говорит она самоуверенно. — Я знаю, что ты не пойдешь.
— Ты права. Я не пойду, — соглашаюсь я, засовывая руки в карманы пальто, потому что они отчаянно желают сомкнуться вокруг шеи этой стервы. — А вот ты пойдешь.
— И зачем мне это делать? — на ее губах появляется ехидная улыбка.
— Либо ты рассказываешь правду о том, что нас ничего не связывает и все это дерьмо было лишь актом мести брошенной много лет назад любовницы, либо я подаю на тебя в суд за клевету, — говорю жестко. — А учитывая обстоятельства, я привлеку тебя еще и к делу о финансовых махинациях братца. И если в деле о клевете ты можешь отделаться административной ответственностью, то вот тут тебе светит вполне реальный срок.
— Я беременная! Ты не можешь так поступить со мной, — взвизгивает Эльза.
— Вот именно потому, что ты беременная, я и даю тебе возможность сделать все с минимальными для тебя потерями, — хладнокровно улыбаюсь, видя как вытягивается ее лицо. — Воспринимай это как еще одну роль. Роль раскаявшейся суки. У тебя есть время до конца недели, чтобы все это устроить.
— На телевидение не так-то просто пробиться.
— Ой, давай без этого, Эльза, — отсекаю грубо. — Уверен, ты справишься.
Оставив за собой последнее слово, разворачиваюсь и быстрым шагом иду к парковке, где бросил свою машину. Теперь, когда все карты открыты, мне нужно работать. Да, сейчас будет проще потушить все пожары, которые начал брат, но все же урон от его действий — и финансовый, и репутационный — может оказаться куда больше, чем мы предполагаем.
В офисе я задерживаюсь до позднего вечера. Сообщаю всем, что Дмитрий больше с нами не работает и никто не имеет права передавать ему какую-либо информацию о компании. Потом собираю традиционное совещание. Через пару дней мне нужно будет улететь во Владивосток, чтобы посмотреть на новое помещение для склада, где будут хранится грузы, которые идут в Китай, а до этого я должен понимать, что все в офисе понимают, что делать в мое отсутствие.
Уже когда сажусь в машину, ощущая моральную и эмоциональную усталость, отчаянно хочу поехать к Аделине. Или хотя бы позвонить ей. Хочу рассказать ей о предательстве брата, хочу попросить прощения… Но я понимаю, что не имею на это право. Она ясно дала понять, что для нее все кончено. И она заслуживает того, чтобы я уважал ее выбор.
С психологической точки зрения присоединиться к ее заявлению на развод было самым сложным, что я когда-либо делал. Но я понимал, что мое упорство сейчас не будет иметь никакого результата — раны слишком свежи. И я слишком уважаю Аделину, чтобы усложнять для нее процедуру и без того унизительного развода.
Когда я был маленьким, мама, умирая, сказала мне одну вещь, которую я запомнил на всю жизнь: «Отпустить того, кого любишь — самое сложное решение. Но порой оно — единственный путь к счастью. И своему собственному, и для другого человека. Ты тоже должен отпустить меня, мой мальчик. Но я навсегда останусь в твоем сердце».
Мама умерла через два дня после этого разговора. Я тогда смог отпустить ее. Через слезы, боль, отчаяние, веря, что она осталась в моем сердце. И сейчас я отпускал Аделину… По крайней мере, давал ей шанс уйти.
Глубоко вздохнув, растираю лицо ладонями, прогоняя щемящую тоску в душе, которая появляется всякий раз, когда я думаю о разводе. И делаю единственное, что могу, чтобы хоть немного искупить свою вину перед женой.
— Павел Геннадьевич? — говорю спокойно, слыша в трубке скрипучий голос Бессонова, ведущего акционера телестудии. — Это Богдан Царев. Кажется, у нас с вами есть дело, которое стоит обсудить.
— Неужели?
— Я в этом уверен.
Глава 22
Аделина
В рабочей суете дни незаметно пролетают друг за другом, складываясь в недели, а те в месяцы. В отсутствии работы и семьи время тянется непозволительно долго. Ты пытаешься занять себя всем, чем угодно — генеральной уборкой, встречами с подругами и родственниками, бездумными прогулками по торговому центру, просмотром любимых фильмов, которые знаешь уже вдоль и поперек, но это лишь временное решение от хандры и по-настоящему глубокого одиночества. Оно спасает, но ненадолго.
Что же касается телевидения… Мне думается, что с моим решением уйти с канала закончилась и моя карьера. Я
