сухим, на кухне включен газ, чтобы было еще теплее, а не стенах висит ковер. Ковры-пылесборники вешали и клали везде, где только можно. Считалось, что они создают особую атмосферу и домашний уют. И теплее, и орущих за стенкой соседей было меньше слышно. А зимой дорожки и ковры со стены вытаскивались во двор, где их выбивали вручную. Помню, и мне, будучи подростком, каждую зиму приходилось это делать. Пришлось и сейчас — кажется, ковер на стене, оставленный мне бывшей жиличкой Агафьей Кирилловной, уехавшей в Ленобласть, не выбивался лет тридцать, не меньше. Ругаясь на чем свет стоит, я оттащила его во двор и там почистила, с нежной тоской вспоминая робот-пылесос с функцией влажной уборки, который теперь ждал хозяйку где-то в 2025 году… И никаких тебе выбиваний ковров… У нас вообще ни одного ковра дома нет, ни Гоша, ни я терпеть не можем пылесборники…
О том, что творилось без меня сейчас дома, я изо всех сил старалась не вспоминать. В прошлый раз, когда я неожиданно для себя снова оказалась за рулем Гошиного «Соляриса», стоящего в пробке, моего отсутствия никто не заметил. Время будто остановилось. Хоть бы и сейчас все было так… Я даже думать не могла о том, что мой супруг, обзвонивший все больницы и морги, сейчас где-то на окраине Питера, сидя в своей квартире, сходит с ума от горя…
Разумно рассудив: «Делай, что должен, и будь, что будет», я бросила попытки изменить то, что не могу, и сосредоточилась на решении насущных проблем, благо их у меня хватало. В школе бурлила жизнь. Учителя жаловались на учеников и друг на друга, завхоз — на учеников, техничка — тоже на учеников…
— Да что ж это такое, Дарья Ивановна! — зайдя ко мне в кабинет со шваброй, как-то устало сказала техничка тетя Люба.
— Я уберу! — спохватилась я, быстренько сметая ладонью крошки со стола. Несмотря на то, что в своем новом теле я была целым завучем школы и сидела у себя в кабинете, при виде тети Любы я почему-то чувствовала себя намусорившим октябренком Галей. — Извините, те… Любовь Андреевна, сама все приберу. Чайку вот захотелось. Угощайтесь, кстати, конфетками… Чайник, кстати, скипел.
Этой премудрости меня научила Катерина Михайловна — общаться уважительно со всеми работниками школы, независимо от того, уборщица это или директор, всех выслушить и каждому по возможности стараться помочь. Всяк важен на своем месте, и любая работа не зазорна.
— Да причем тут Вы, Дарья Ивановна, — махнула рукой в перчатке тетя Люба. — А за конфетки спасибо, я чайку с удовольствием. Руки вот только помою. Вот Вы завуч вроде, а со всеми, как с равными…
Спустя полчаса, когда уставшая тетя Люба выдула две чашки свежезаваренной «индюшки», выяснилось следующее: несмотря на то, что весна еще не наступила, школьницы, вошедшие в период пубертата, решили объясниться в любви своим кумирам, оставляя им любовные послания. Делалось это не только с помощью записок — некоторые особо предприимчивые умудрялись пробираться в туалеты для мальчиков и помадой на зеркале писали: «Миша (Ваня, Петя, Коля, Дима), я тебя люблю!». Ниже обязательно было нарисовано большое сердце, в середине которого алел отпечаток губ.
— Каждый день одно и то же, Дарья Ивановна, — сетовала тетя Люба. — Оттираю, оттираю, а эти… чтоб их, все пишут и пишут! Честное слово, не школа, а дом свиданий какой-то! Я одного не пойму: ну нравится им этот Ваня, Петя или Миша — так с ним бы и целовались да сюсюкались за школой! Так нет же, надо зачем-то зеркала чмокать…
— Может, засаду устроить, да вычислить? — предложила я, не надеясь особо на успех затеи.
— Может, — вздохнула тетя Люба, — да без толку. Один раз «втык» сделаешь, а на следующей день все по-старому. Ладно бы одна какая-нибудь была, а то все же…
— А знаете что? — предложила я техничке. — Девочки, кажется, очень любят языком трепать? Ну вот это мы в своих целях и используем.
— А как это? — оторопела тетя Люба.
— А вот узнаем. Пойдемте-ка, дорогая моя… Скоро станет ясно.
* * *
Перемена между четвертым и пятым уроком заканчивалась. Делая вид, что о чем-то беседуем, мы с тетей Любой как бы невзначай прогуливались у туалета. Ожидания оправдались: не прошло и трех минут, как из мужского туалета пулей вылетела стайка девочек лет четырнадцати и хотела было побежать на урок. Однако я вежливо тормознула пионерок.
— Задержитесь на минуточку, — любезно попросила я, аккуратно придержав самую старшую на вид за краешек фартука.
Девчонки сникли и остановились, понимая, что эта встреча явно не сулит им ничего хорошего. Я аккуратно приоткрыла дверь в туалет — там никого не было.
— А что вы в мужском туалете забыли, девочки? — поинтересовалась я. — Ваш, женский, слева.
— Так это… у нас занято, а всем надо… Звонок уже скоро, мы опаздывали, — постаралась выкрутиться старшая.
— Пойдемте-ка снова зайдем, — предложила я всем, включая тетю Любу. — Пойдемте, пойдемте… Ну чего стесняетесь? Вы же только что там были!
Так и есть. В мужском туалете на стекле прямо над раковиной красовалась надпись: «Витя, я тебя люблю! Ты — самый лучший!». Ниже — отпечаток помады. Я пригляделась к девчонкам — губы у всех были чистые. Ага, стерли, значит. Знаю, сама такой была. Девочки выжидающе глядели на меня, переминаясь с ноги на ногу.
— Значит, кому-то из вас очень нравится мальчик по имени Витя? — полюбопытствовала я. Не получив ответа, я продолжала: — А чего засмущались-то? Что здесь плохого? Это же прекрасно! Любовь — это просто здорово! Но ведь как получается? Любовь обычно делает человека лучше. Полюбивший видит мир в других красках, для него все вокруг такое хорошее, красивое, приятное, ему хочется больше следить за собой, делать себя и этот мир чище… А тут что мы видим?
— А что такого? — набравшись смелости, сказала старшая. — Взял да вымыл… Мы же не поцарапали и не разбили…
— Ты эту бредятину нарисовала, а я мой, да? — вмешалась тетя Люба. — Ишь самая умная нашлась! Поговори у меня тут! Ужо я тебе! А ну карманы выворачивай! Помада там небось?
— Погодите, Любовь Андреевна, — жестом остановила я ее. — Это же дети все-таки… Негоже нам обыски устраивать. По карманам шарить неприлично.
Техничка
