могли быть произнесены вслух.
Сняв ожерелье, она попыталась расстегнуть рукава платья, но что-то пошло не так. Застёжки, казалось, отказывались подчиняться её пальцам. Она слегка покачнулась, прислонившись к тумбе у зеркала, как будто ей стало тяжело устоять на ногах. Я чувствовал, как её тревога проникает в меня, заполняя каждую клеточку моего существа.
Но хуже всего было то, что этот мерзкий старик наблюдал за ней вместе со мной. Его губы продолжали причмокивать, а зубы перемалывали что-то невидимое. Каждый его жест, каждое движение вызывали у меня отвращение. Он явно наслаждался происходящим, словно это была его личная драма, разворачивающаяся перед ним на сцене. Лина тем временем всё ещё боролась с рукавами, и её силы, казалось, стремительно покидали её.
Эта сцена парализовала меня. Я не мог двинуться, не мог отвести взгляд. Ткань платья, созданная моими руками, теперь казалась символом чего-то большего, чем просто одежда. Оно связывало нас всех — меня, Лину, старика и даже лорда. Это было нечто древнее, что выходило за пределы моего понимания.
Старик, словно почувствовав моё присутствие, слегка повернул голову. Его глаза встретились с моими, и в них читалась насмешка. Он знал что-то, чего я не понимал. Знал и получал удовольствие от моего неведения. Я попытался заговорить, спросить его, что происходит, но слова застряли в горле. Мгла вокруг начала сгущаться, поглощая образ Лины и старика, пока я не оказался один в пустоте.
Проснувшись, я обнаружил себя всё ещё сидящим за столом. Мои руки лежали на ткани, а игла всё ещё была зажата в пальцах. Но что-то внутри меня изменилось. Я больше не видел свою работу просто как процесс создания одежды. Теперь каждая строчка, каждый узор наполнились новым смыслом. Они стали частью чего-то большего, чем я мог себе представить.
В тот момент я понял: я не просто портной. Я был наблюдателем, создателем, возможно, даже участником событий, которые происходили за пределами моей мастерской. И эта мысль пугала меня до глубины души.
