взорвет душу маньяка. Ни малейших сомнений! Он будет в адском шоке — смесь изумления со свирепым восторгом, что-то запредельное по драйву. Словами не сказать. И он откликнется. И в этом я уверен на сто, двести, пятьсот пудов! Такой просто не сможет не отозваться. Да и не он один! Я представил, как слова с экрана бьют по мозгам тысячам московских психов. Как молотом! И десятки, если не сотни таких судорожно хватаются за ручки и карандаши, строчат безумные признания во всех смертных грехах. А в МУРе, конечно, матерятся, разбирая этот дикий бред. Но ничего не поделать — издержки работы. Одно из этих писем должно быть от настоящего убийцы.
Тут меня покатило… Не то, чтобы в лирику, скорее в философию. Я подумал: вот мы сейчас ничего не знаем об этом таинственном преступнике. Совсем ничего. Пустое место. И мы пытаемся как бы заколдовать его, выманить из убежища, как факир кобру. А лучше сказать, мы воссоздаем его, воплощаем в реальность из ничего, из пустоты, он должен постепенно обретать черты, как призрак возникает из ниоткуда, обретает плоть, из невесомо-дымчатого превращаясь в живое, мыслящее и действующее, умное и злобное, ужасное. Собственно, мы и создаем демона, вобравшего в себя множество пороков, чтобы разом… ну не устранить все эти пороки, но хотя бы частично обескровить их…
Эта мысль заворожила меня. Я сидел недвижим, смотря в стену. Буйнов сгинул, вместо него закривлялась Пугачева с песней «Любовь, похожая на сон»… Я это, конечно, слышал. Но не слушал. Думал.
Ну не можем же мы не взять его⁈ Этого гада… даже не гада, а нежить, которой не место на Земле. Или если место, то лишь в колониях для пожизненных… Хотя вроде бы смертная казнь в России еще действует. Чикатило, во всяком случае, пустили в расход. Правда, уже больше года назад… Но еще ждет приговора в камере маньяк-убийца Сергей Головкин, известный как «Фишер»… Ладно! Что там говорить. Наша задача взять урода, и точка. Остальное не моя забота.
И я вновь взялся за диссер. Время побежало резво, и скоро я засобирался: пора было ехать в Кузьминки на встречу с Гриневым.
Поехал. Прибыл даже чуть раньше, минут за десять до условленного срока. Но старлей был уже на месте.
— Юра! — крикнул он заранее, махнув рукой.
И по этому, и по многому другому, включая мимику, я понял, что опер не просто в приподнятом настроении, а весь на взлете. И потому, улыбнувшись, кратко сказал:
— Получилось?
— Не то слово! — он расхохотался. — Как это говорится?.. Фурор!
— Серьезно?
— Да серьезней не бывает! Вот что. Идем-ка… Тут неподалеку забегаловка есть. Рюмочная, что ли. Ну, спиртного мы пить не будем, но по чашке чаю под разговор можно. Пошли?
— Конечно.
И мы прибыли в эту рюмочную: действительно, на вид самая настоящая забегаловка, третий сорт. Мы не стали садиться, пристроились сбоку у высокой стойки. Тем не менее чай и пирожки с яблоками и вишней оказались вполне приличные. Даже удивительно.
Но это, конечно, неважно. Старлей с увлечением принялся мне рассказывать, что когда вчера он доложил начальнику опергруппы свои соображения по психологу, постаравшись нажать на аргументы: «иголку в стоге сена ищем»… «никакой системы»… «ползком»… «вслепую»… А данный вариант бьет прямо в цель. Достигнет успеха, не достигнет — посмотрим, но в этом, по крайней мере, есть целевой подход.
Начальник, опытный сыскарь, подполковник, разумеется, давно научившийся скрывать эмоции, выслушал предложение младшего офицера, и глазом не моргнув.
— Ну что ж, мысль дельная, — сказал он, и Гринев понял, что это высшая похвала, какая только может быть. — Доложу.
И это надо было понимать так, что подполковник пойдет к генералу, начальнику МУРа, и так изложит ему ситуацию, что идея с психологом возникла в результате коллективного поиска, возглавляемого им, подполковником. Он в этом мозговом штурме играл первую скрипку. Правила системы старший лейтенант знал четко.
— Так было, и так будет, — заключил он. — А мне расти, самому становиться майором, подполом, а дальше видно будет… И серьезный шаг к этому я сделал.
Сказав так, он чуть запнулся, бросил на меня быстрый взгляд. Понимал, благодаря кому этот шаг сделан.
Но я промолчал. И бровью не повел. Как бы молча сказал: ну, мне-то от этого известно какой профит. Иметь в друзьях офицера милиции — уже само по себе приличный социальный бонус. А если этот офицер в тебе заинтересован… А если он полковник, или чем черт не шутит, генерал…
Похоже, мы друг друга поняли без слов. Новоиспеченный сотрудник МУРа ухмыльнулся. А я спросил:
— Ну и что же дальше?
— Пока все, — он пожал плечами. — Шеф пошел к большому шефу. Официальной информации нет, но я думаю, что вердикт будет положительный.
Тут Гринев усмехнулся:
— Шеф… то есть прямой мой начальник у генерала в фаворитах ходит. Всем его инициативам зеленый свет…
Старлей не договорил, потому что дверь заведения распахнулась, впустив вовнутрь залп матерщины, а через секунду после того в помещение ввалились трое: типичные «братки» низшего пошиба, пехота современного криминального мира.
— Да на х*й все это!.. Е*ать их всех во все щели!.. — громогласно объявил первый, видимо старший в тройке. — Так и скажи!
Кому это надо было сказать, осталось неведомым, поскольку оратор тут же сменил пластинку.
— Э! — крикнул он девушке за стойкой. — Где Азиз? Давай сюда, бл*дь!
Та, съежившись, пролепетала нечто и попятилась… Андрей обернулся:
— Земляки! Почему нецензурно выражаемся?
Все трое точно вздрогнули. На миг онемели. Но главный тут же опомнился:
— Чо⁈
— Через плечо! Нецензурная брань в общественном месте запрещена. Не знаете, что ли?
— Ты чо, чепушила? — осатанел «бригадир». — Чо базар гнилой развел? В репу захотел?
Дурак явно не понял, кто перед ним. Андрей, конечно, здоровый парень, но и этот тип рослый, за сто восемьдесят, и вес явно под сто. По динамике его движений — вряд ли он всерьез спортом занимался. Ну, может, в спортзал захаживал, может, даже грушу поколачивал. Но больше, похоже, по низкопробным кабакам да по борделям.
— Ничего, петушила, — с удовольствием произнес опер, понимая, что отрезает быдлу путь к отступлению. — А насчет репы — ну, это как получится.
Немая сцена вновь. На трех рожах проступило не то, что недоумение, а какой-то отказ понимать происходящее. Видно, в их парадигму просто не
