тяжело было убить любовь к тебе, чтобы жить дальше ради детей. Мне так не хватало тебя, твоего ласкового тепла, твоей нежности, твоей страсти, твоей поддержки!
* * *
Мирон был ласковым, неторопливым и очень внимательным.
Он перенес меня из кухни в спальню. Уложил на кровать. Разворачивал на мне полотенце как обертку на конфетке. Я думала, что он бросится на меня как Генка, и с ужасом смотрела на его член, который даже смешно было сравнивать со скромной Генкиной морковкой. После объяснений доктора я знала, куда вот ЭТО должно попасть. «Как это в меня поместится?»
Но Мирон не спешил, он целовал пальчики ног, что было немного щекотно. И я начала хихикать, а он мне открыто улыбался в ответ. Прикусил легонько пятку, что тоже было щекотно. Я начала смеяться, еле удержалась, чтобы не лягнуть его. И мне уже было безразлично, что ноги разведены, и все открыто его взгляду, потому что легкими поцелуями он пробирался вверх по ноге, по второй ноге плотно ведя ладонью тоже вверх, а потом его губы накрыли складки лона, а язык прошелся горячей влажной лаской от входа во влагалище к вершине клитора. Я дернулась, но он удержал меня, прижав обеими ладонями живот, а потом еще шире развел мои ноги и погрузил язык в лоно. И опять хватило нескольких движений, чтобы я крупно задрожала, закричала и почувствовала себя разлетевшейся на осколки, на седьмом небе от наслаждения.
— Девочка, радость моя, какая же ты чувствительная.
Теперь он по очереди целовал мои груди, втягивая и прикусывая соски, отчего мне хотелось сомкнуть колени, чтобы пригасить огонь, пылающий внизу живота и требующий чего-то большего, но не получалось, сводя бедра только плотнее прижимала к себе тело Мирона.
Я уже не боялась. Меня так колотило от возбуждения, что я сама затягивала Мирона на себя. И лихорадочно просила:
— Пожалуйста, пожалуйста!!!
Мирон остановил мои метания, полностью накрыв собой, сладко, томительно лаская языком мой рот, направил член ко входу. Я почувствовала горячую, упругую головку и сама толкнулась навстречу. Свершилось!
Миг тупой, совершенно незначительной боли, а дальше меня затопило такое удовольствие, что я тихо заскулила.
— Маленькая, больно? — Мирон остановился.
— Не-е-е-т, не останавливайся! Мне так хорошо!
Я суетилась, стремясь получить еще и еще: подкидывала ему навстречу бедра, обхватывала ногами, целовала все, до чего добирались мои губы.
Мирон, улыбаясь, смотрел мне в лицо, ловя оттенки моих реакций, и двигался как-то так, что внезапно захлестнула еще одна волна ослепительного наслаждения, а немного позже еще одна. Я уже не могла кричать, только тихо постанывала и сглатывала слезы. Мирон тоже не молчал. После моего первого оргазма он тихо взвыл, и второй мы встретили вместе. Мирон рычал и совсем не сдерживался, вбиваясь в мое тело. Его крупный член уже полностью погружался до упора, и было упоительно чувствовать подрагивание и пульсацию извержения, долгую дрожь тела Мирона и его прерывистое дыхание.
Мирон вместе со мной перекатился на бок, и так, не разъединившись, крепко слепленные вместе, мы и выдыхали некоторое время. Молча. А потом Мирон сказал:
— Если бы я уже не сделал тебе предложение, я бы сделал его сейчас.
— Даже если бы ты не сделал мне предложение, я бы так согласилась стать твоей рабой на веки.
— Теперь ты согласна?
— Да.
Потом мне еще пришлось объяснять Мирону наличие крови на простынях и происхождение своей девственности после пяти лет брака.
Мирон каменел лицом, играл желваками. Мне пришлось взять с него обещание, что Генку убивать не будет. Мирон помолчал, успокоился и сообщил:
— Не буду. Пусть этот мудень живет и помнит, что он подарил тебя мне.
* * *
Мы сидели на кухне и снова пили чай. Теперь я с удовольствием сметала всю еду, которую Мирон мне подкладывал.
— Меня часто не будет дома. Ты будешь меня ждать?
— Буду. Всегда… Только тебя. Но…
— Что? Говори, не бойся.
— Меня не отпустят.
— Отпустят.
— И я не хочу, чтобы у них были из-за меня неприятности.
— У них не будет неприятностей.
— Я хочу, чтобы мой муж уехал. Может быть, я просто потом вернусь?
— Он уедет, а ты останешься.
— Ты всегда так лаконичен и немногословен?
— Здесь нечего обсуждать.
— Но мне даже жить негде. Родители свой дом продали, а моя квартира сдана.
— Радость моя, если ты хочешь уехать с семьей, так и скажи, — он внимательно смотрел на меня.
Его теплый, ласковый взгляд подмерз.
Я встрепенулась и не стала отводить глаза:
— Я вообще не хотела уезжать. Я понимаю, ты сделал мне предложение, которое предполагает решение всех моих проблем, но что я буду делать, если ты передумаешь, возникнут обстоятельства, которые ты не учел… — я не могла ему сказать, и сама не хотела думать, что, возможно, он обманывает меня.
— Я все учел, и я не передумаю. Решай.
Я задержала дыхание и выдохнула:
— Хорошо. Я пошла.
— Не пошла, а пойдем. Вместе.
Я услышала это и испытала невероятное облегчение, и поверила, что не обманывает, не передумает, не возникнут непреодолимые обстоятельства, и он все учел.
* * *
Мы вышли из машины. Вернее, Мирон вышел, обошел машину, открыл дверь с моей стороны и предложил руку. Как ни была озабочена свалившейся на меня неожиданной ситуацией и мыслями на эту тему, я была поражена его галантностью. Это не было показухой, для него это было нормальным поведением, а мне в новинку настолько, что, выходя из машины, я смотрела на него приоткрыв рот. Аккуратным, нежным движением он вернул на место мою отпавшую челюсть, подхватив под локоток, повел к зданию вокзала.
Дальше мы прошли помещение насквозь и вышли на перрон. Встречные военные старательно отдавали ему честь, в ответ он легко мимоходом козырял, лишь один раз приосанился и отдал честь четче. Я не вглядывалась в звания встреченных военных, и отмечала все автоматически, не задумываясь. Мы быстрым шагом пронеслись по перрону и вместе поднялись в вагон. Я вошла в купе, Мирон остался в коридоре за моей спиной.
Папа, мама и Генка уставились на меня с разным выражением лица и с разными вопросами в глазах: папа с беспокойством — «Дочь, с тобой все в порядке?»; мама с беспокойством — «Ты сделала то, о чем я тебя просила?»; Генка, единственный, заметивший тень за моим плечом, кривил губы — «Хорошо погуляла, шлюха?». Он был почти прав — я хорошо погуляла в кои-то веки, а вот шлюхой себя не чувствовала. Я — соломенная вдова при живом как бы муже
