изгнанию.
– Да, Макс, а также показывает вашу широкую эрудицию. Я могла бы вас слушать дни и недели напролет.
Он покраснел, слегка кашлянул и попытался сменить тему, предложив на этот раз поднять бокалы за Ауэрбаха и «Мимесис».
– Макс, верно ли написал тот студент? В самом ли деле, не будь Гитлера, сюда никто бы не приехал?
– Если быть честными, то да. Турция для нас была страной с совершенно чужой культурой, о ней было известно очень мало. Мы ничего не знали кроме того, что Османская империя распалась и ее сменила Республика, проводящая реформы по западному образцу, а о языке мы не имели ни малейшего понятия. Приехавшие же составляли костяк немецкого научного сообщества, были учеными с мировым именем.
Он рассмеялся:
– Кроме меня, конечно. Только представьте, в те времена на всю Турцию был один медицинский факультет, и то неполноценный. А что было с другими направлениями, можете догадаться. Ататюрк хотел поскорее вестернизировать страну, и эту задачу взяли на себя немецкие профессора. Дав образование элите страны, они положили начало традиции, которая будет переходить из поколения в поколение. Например, систему музыкального образования создал Пауль Хиндемит, всемирно известный композитор. Это своего рода чудо.
– Когда вы приехали, какой была Турция?
– В сравнении с теми, кто эмигрировал в 1933 году, я приехал поздно – в начале 1939 года. Но даже тогда Турция была аграрной страной с населением семнадцать миллионов человек. А сейчас сколько?
– Семьдесят миллионов. Макс, я читала, что преподавателей-евреев выгнали из университетов Германии в 1933 году, устраивали бойкоты и тому подобное. К 1939 году произошло, конечно, множество других трагических событий. Почему же вы уехали так поздно?
Мы постепенно переходили к сути.
– Причина очень проста. Я не еврей, мои родители буржуа и католики.
– Тогда почему вы покинули Германию в 1939 году?
– Вот это я и собираюсь вам рассказать, только не знаю, откуда начать.
– Пожалуйста, начните как можно раньше – с вашего детства, с юности.
– Ладно, но приготовьтесь слушать долгую историю.
– Я готова. Только у меня будет к вам просьба: я могу записать ваш рассказ себе на память?
Он слегка нахмурился. Было видно, что он колеблется.
– У меня нет никакой цели. Я просто чувствую, что, когда вы уедете, в моей жизни образуется пустота. Я смогу заполнить ее, только слушая ваш голос и читая книги о той эпохе. И конечно, переводя «Мимесис», – прибавила я, смеясь.
Макс расплылся в улыбке:
– Пойдет! Записывайте.
Я достала маленький цифровой диктофон, который взяла из дома, и положила на белую скатерть, подвинув поближе к нему. Постоянно мигающая красная лампочка словно подчеркивала важность того, что мне предстояло услышать.
Тем субботним вечером ресторан был переполнен. Опытные официанты в черной форме ловко сновали между столиками.
Профессор Максимилиан Вагнер начал свой рассказ:
– Как я уже сказал, я родился в зажиточной семье, у которой даже были претензии на дворянство, и получил прекрасное образование. Мой отец был знаменитым судьей, а мать – замечательной пианисткой. Мои детство и юность прошли за занятиями латынью, древнегреческим, философией, литературой, историей, музыкой. Удивительно рано я стал ассистентом в университете.
Это были счастливые дни, у меня не было никаких забот. Все было прекрасно: профессора, коллеги, студенты и наш любительский струнный квартет, который собирался раз в неделю, где мы играли полюбившиеся нам произведения. Мир казался нам прекрасным. Иногда звучало имя бывшего ефрейтора по имени Адольф, который устраивал беспорядки в мюнхенских пивных и имел проблемы с полицией, но чаще всего мы просто смеялись. Никто не воспринимал его всерьез.
Затем я познакомился с Надей. Она изучала историю. Помню, я сперва подумал: «Какая славная девушка». А через несколько дней уже говорил: «Какая красивая девушка». Еще через неделю: «У нее прекрасные глаза». А потом: «Ее лицо, глаза, фигура словно созданы гениальным художником». Я заметил, что думаю о ней и вне занятий. Когда я утром собирался идти в университет, меня охватывало сладкое волнение, что я ее увижу. Она буквально захватила мои мысли: за приемами пищи, игрой в квартете, когда я вечером ложился спать… Ее изящные, словно летящие движения и чудесные губы, сложенные как у обиженного ребенка, не выходили у меня из головы. Она ни о чем не подозревала, а я примерно за месяц влюбился в нее без памяти. Шел 1934-й. Гитлер был у власти уже год, и тот знаменитый закон…
– Закон о гражданской службе.
Макс удивился:
– Откуда вы знаете?
– Я же сказала, читала. Но вы продолжайте.
– Это был страшный и неожиданный удар. Мои университетские преподаватели-евреи были вынуждены уйти с работы. Тогда же началось давление и на студентов-евреев, им стало невозможно учиться. Учащиеся в университете нацисты сеяли ужас вокруг себя. Надя упорно продолжала ходить на занятия, но однажды я увидел, как во дворе к ней пристали гитлеровцы, и немедленно вмешался.
– Да, – вставила я, – невеселые вещи происходили вокруг. Взять тот же день бойкота евреев.
Я рисовалась своими знаниями, но на самом деле мне хотелось чуть задержать рассказ профессора. Мне было так интересно, так волнительно, что я намеренно тянула, чтобы быть немного более готовой.
– Да, вы правы. Бойкот евреев был первым варварским актом, придавшим нацистам смелости. Они нагрянули и к отцу Нади в его ателье и жестоко избили беднягу.
– Разве не мог немецкий народ остановить это зверство?
Максимилиан улыбнулся:
– Вы явно читали книгу Хирша. Хирш так и не простил немцев за то, что они молчали в те дни, но я считаю, он не вполне прав.
– Почему?
– Народ может действовать только организованно. А по одному люди беспомощны перед лицом жестокости, таков уж закон. Немцы не могли ничего поделать. Но политические партии и другие организации, конечно же, виновны.
– Все равно не понимаю. Как можно молчать, когда притесняют твоего соседа?
Максимилиан посмотрел мне прямо в глаза.
– Вспомните, что происходило 6–7 сентября 1955 года, к тому же прямо здесь, в Пере. Разве не разграбили все греческие лавки, разве группы дикарей не вышли на охоту за всеми, кто не был турком и мусульманином? Разве это не было линчеванием?
– Было.
– Так смогли ли обычные люди как-то воспрепятствовать?
– Насколько я знаю, нет. Только несколько турок спасли жизнь своим соседям грекам и армянам.
– То есть это были поступки отдельных совестливых людей.
– Да.
– Поймите меня правильно. Я говорю это не для того, чтобы обвинить турецкий народ или сравнить произошедшее со зверствами нацистов. В истории каждой страны происходило такое, и простой народ не в силах сопротивляться. Что я вам сказал немного ранее? Всякая власть убивает! Где-то меньше, где-то больше.
– Я поняла, профессор, вернемся к вашему рассказу.
– Вы ведь обещали
