Омар Хайям– Потом договорим! – почти прошептала Милллер, и Вика одними губами ответила ей «хорошо». Они посмотрели друг на друга. Совсем не так, как в начале разговора.
Даже между богом и человеком стоит церковь и кем-то пересказанное предание, а ученик и учитель переливаются друг в друга свободно, без посредников. Как бы пафосно ни звучала история о Пигмалеоне и Галатее, но это не только миф. Профессор Хиггинс, изменяя речь, изменял характер своей ученицы Элизы Дулиттл в знаменитой пьесе Бернарда Шоу. Что же говорить об учителях, которые меняют мировоззрение своих учеников? Учитель и ученик прошиты одной магической нитью – чудом преображающего жизнь знания.
Проклятье и счастье этой связи в том, что каждый учитель должен быть готов однажды отпустить нить, встать в тень собственного ученика и не искать больше своего отражения в его глазах.
Я всегда думал, что Миллер и ее ученица Вика не сошлись именно по этому пункту. Ада Львовна кукловод, любитель подергать за ниточки, когда ей того хочется: «Тень, знай свое место!» Сначала приманкой служат гранты, зарубежные стажировки, престижные публикации, конференции, магистратура, аспирантура, докторантура. Кроме всего прочего есть, конечно, и любовь. Почти во всех религиозных сектах существует техника «бомбардировка любовью». Неблатная, непервоочередная девочка вдруг становится самой-самой. Это ведь, наверное, почти как попробовать наркотики. Достаточно одного приема, а потом: «Тень, знай свое место!»
Виктория на такие правила могла согласиться только по неопытности, как только она разобралась, в чем дело, нитка была выдрана с корнем. А Миллер не смогла простить бунта, что тот Карабас-Барабас. Кажется, все более-менее ясно. Но сейчас я подумал, что, возможно, ошибался, считая, что эти дамы ни при каких обстоятельствах не захотят иметь дел друг с другом.
– Как это понимать, Виктория Александровна? – наигранно приподнятым тоном воскликнул Селиверстов. – Вы же вроде как у федералов сегодня судитесь?
– Заседание перенесли, – ответил я вместо Вики после несколько затянувшегося молчания, потому что сама Вика разглядывала документы к суду, делая вид, что вопрос ее не касается.
Насколько я мог видеть, разговор с Миллер не прошел для нее бесследно.
Сразу за Селиверстовым к нашему залу суда подплыл высокий тучный человек с красными следами дерматита на щеках. Костюм, кожаная папка с бумагами и остроносые туфли выдавали в нем юриста, стало ясно, что это представитель ответчика – адвокат профсоюза некто господин Никаноров, которому Селиверстов пожал руку, демонстративно стерев с лица улыбку.
Ни Жильцов, ни представители редакции не явились. Наверное, с экспертизой профессора на своей стороне дело им казалось решенным и никто, кроме штатного юриста, не хотел попусту тратить время.
Наконец тощая помощница судьи в вызывающе коротком красном платье (почему на автозаправках есть дресс-код, а в суде нет?) гнусаво пригласила нас в зал. Все заторопились, кроме экспертов. Судьей оказалась крохотного роста девушка, на которой мантия смотрелась, как платье с плеча старшей сестры.
– Итак, ответчики приобщили к материалам дела экспертизу профессора университета Ады Львовны Миллер, – начала судья тоненьким, писклявым голоском.
От неожиданности я едва сдержал смех. Судья не была карлицей, ее пропорции и лицо были в пределах нормы, но все настолько на грани, что, встретив такую девушку на улице, легко принять ее за подростка-тринадцатилетку. Вдобавок ко всему воробушек в мантии хмурил брови, видимо для важности вида, достигая прямо противоположного эффекта. Это смахивало на плохой театр.
