дурацкое слово, а прижилось — смеялись и разговаривали люди. Обрывки речи долетали сквозь неплотно прикрытую дверь.
Первый раз за всё то время, что они находились здесь, на станции, Павел чувствовал некоторое примирение с самим собой. Это было странное состояние, отдалённо напоминающее счастье, хотя до полного счастья, конечно, ещё предстояло дожить.
Где-то там через несколько сотен этажей находилась Ника, и невозможность выяснить, что с ней, мучила и терзала его. Океан, отступая, не желал сдаваться, бросая им всё новые и новые вызовы. Они безбожно отставали, график трещал по швам. Серёжа, его полусумасшедший кузен, играл в свои странные игры. На военном этаже велись вялые перестрелки, и честный Алёхин, морщась от боли в раненной руке, обходил посты. И всё-таки… всё-таки надежда была.
Павел видел эту надежду, ловил её отблески на лицах двух женщин. Которых он так настойчиво отталкивал от себя и не пускал в свою жизнь, и которые сидели сейчас рядом, негромко разговаривая, улыбаясь и подшучивая над ним. Маруся пересказывала их разговор, иногда замирая на неловких моментах, и Анна приходила ей на помощь, а он, глядя на них, не только не хотел быстрее проглотить еду, что лежала перед ним на тарелке, и убраться отсюда, как обычно, а совсем наоборот. Хотелось сидеть здесь подольше, в этом Борькином вип-зале, с обшарпанными стенами, в пятачке света от тусклого, давно немытого светильника, и слушать быстрые переливы Марусиной речи и Аннин смех — Аня так смеялась только в детстве и юности, до того, как он всё разрушил…
— О! Я смотрю, сегодня здесь тихий семейный вечер, — голос Бориса раздался совершенно неожиданно.
Павел обернулся. Литвинов стоял в дверях и криво улыбался.
— Борь, ты вовремя…
— Вовремя? — перебил его Борис. — Ты о чём? О том, что я своим неловким появлением нарушил вашу семейную идиллию?
— Боря, ты чего? Какая муха тебя укусила? — Павел посмотрел на Анну и Марусю, ища их поддержки. Анна недоумённо пожала плечами в ответ на его взгляд, а Маруся вспыхнула и уткнулась в стоявшую перед ней тарелку.
— Да летают тут некоторые… мухи, — Борис хмыкнул. — А, впрочем, о чём это я? Не буду вам мешать. Наслаждайтесь ужином в кругу семьи. А я в неё некоторым образом не вписываюсь. Моральные качества подкачали.
И Борис, резко развернувшись, быстро вышел вон.
Глава 24. Борис
Борис шёл стремительно, почти бежал. Миновал столовую, где ещё ужинали припозднившиеся рабочие, выскочил в коридор и рванул вперёд, не слишком задумываясь о том, куда он так несётся. Ему просто хотелось поскорее убраться оттуда, из убогого помещения так называемого вип-зала, и убраться, как можно подальше и как можно быстрее.
Выходка получилась спонтанной и абсолютно ребяческой, простительной для двенадцатилетнего пацана, но никак не для взрослого мужика, который к сорока пяти годам должен бы был уже научиться справляться со своими эмоциями: сдержанно радоваться победам и не сгибаться под тяжестью поражений, принимать как подарки судьбы, так и её тычки и подзатыльники.
Борис считал, что он всё это умел, вот только… только к тому, что увидел пару минут назад, оказался совершенно не готов. К той идиллической картине, в которой ему не было места.
Когда Пашка Савельев, сто лет назад, ещё в той прошлой жизни, шагнул ему навстречу, протянув открытую ладонь и предлагая свою дружбу, он не сразу ему поверил. Вернее, чего уж там — совсем не поверил. Ни ему, ни высокой серьёзной девочке с чёрными непослушными волосами, выбивающимися из неумело заплетённой косы. Стоял напротив них, стиснув зубы и кулаки, готовый в любой момент ответить на насмешку. Но насмешки не было, и ожидание подвоха и чувство собственной ненужности постепенно отступало, гасло, но не ушло, а лишь затаилось на дне души, куда человек прячет неловкое и стыдное, — затаилось лишь для того, чтобы время от времени высовываться в самый неподходящий момент, нашёптывая злые и обидные слова.
Оно, конечно, и высовывалось, и нашёптывало, и первое время Боре пришлось нелегко. Ему всё казалось, что он третий лишний. Что настоящая дружба — она у этих двоих, а он, так, сбоку припёку. Что его пригласили просто поиграть, а потом, когда игра закончится, ему укажут на дверь, мол, спасибо, Боря, можешь быть свободен. С тобой было даже весело.
Тогда он справился. С ревностью, досадой, с самим собой справился. То есть ему так казалось, и вот — надо же — снова, спустя столько лет он ощутил себя тем самым двенадцатилетним мальчишкой, третьим лишним, вернее не третьим, а четвёртым — потому что его место вдруг заняла она.
И оттого, что это была именно она, было особенно больно и обидно.
Вся троица стояла у него перед глазами. Его друг и две женщины, увлечённо беседующие о чём-то важном и личном: Анна, помолодевшая за последние несколько дней на десяток лет, и чёртова Пашкина сестра, с которой словно кто-то смахнул колкость и язвительность, и она вдруг открылась, повернувшись миру доверчивой и детской стороной — такой он видел Марусю только однажды, в тот вечер, когда она неожиданно пришла к нему.
Борис не слышал, о чём они говорили, но иногда и не нужно слышать, достаточно видеть, и то что он увидел, увы, не оставляло места для манёвра. Это была семья, и не его, а Пашкина семья, в которую он, Борька Литвинов, самовлюблённый дурак, амбициозный карьерист, преступник и наркоторговец, никак не вписывался. Не мог вписаться. Потому что она никогда не примет его, а значит и Павел с Анной тоже начнут неминуемо отдаляться.
— Боря! Да погоди ты! — окрик Савельева застал его врасплох.
Первую мысль, совсем уж идиотскую, — бежать быстрее подальше — Борис не без усилий подавил. Представил, как они вдвоём, два здоровых мужика, начнут бегать друг за другом, словно в салочки играть, невесело усмехнулся. Хотя чего уж — ему теперь не привыкать быть посмешищем.
Борис притормозил, обернулся и, увидев приближающего к нему Павла, постарался напустить на себя насмешливый вид.
— Ты чего, Паша, бегаешь за мной по станции, как пацан за девкой?
Павел шутливый тон не принял. Даже улыбки из себя не выдавил.
— Что происходит, Боря?
— А что происходит? — попытка всё свести в шутку с треском провалилась, но сходить со взятого курса Борис не желал.
— Боря, не темни. Я ведь пока ещё не ослеп, — на лицо Павла набежала мрачная тень, и Борис вдруг на мгновение подумал, что она всё ему рассказала, и теперь предстоит объясняться по поводу того вечера,
