про апокалипсис.
Жрать пока не хотелось, поэтому направился туда, где проводил вечера, ещё когда работал. В библиотеку. Не сказать, что я был книголюбом – просто там тихо было. И пахло чем-то вечным, неизменным, стабильным.
Улицы укачивали меня своей безмолвной пустотой. Я шёл и позволял мыслям течь, как это бывало в юности: ритм шагов задаёт тон, и вот уже появляются идеи, которые в кресле не родятся, сколько ни потей.
Только вот держатся они недолго. Чуть замедлишься – и всё, мысль уходит, как пар. Остаётся только призрак былого вдохновения. Хочешь ухватить – а он уже распался на пыль.
Думал я тогда о человеческом непостоянстве. Даже теперь, когда просыпаюсь в полной тишине – не от соседского перфоратора, не от грузовика под окном, – всё равно чувствую благодарность. Роскошь, понимаешь? Но проходит десять минут – и всё. Снова злость. Непереносимая, тупая злость на эту тишину, на скрип собственных ботинок, на самого себя.
И всё же мысль о том, что кто-то может прервать это безмолвие, не радует. Она пугает. Потому что если кто-то есть, то где он был раньше? Почему молчал? Что он вообще за существо?
Я снова вижу в памяти эту картину: кровь, слипшиеся белые волосы. Запах железа вперемешку с гнилью. Стоит вспомнить – и руки начинают дрожать.
Когда-то мне казалось, что после конца света каждая мелочь будет вызывать у людей восторг. Найдёшь бутылку воды – и праздник! А по факту – хрен там. Даже шоколадку находишь – и всё равно во рту пыль.
Может, это я уже неисправим? Или всё человечество? Мы же жили в мире, где за пятнадцать минут можно было заказать суши, пиццу и тирамису, не вставая с дивана. А теперь – жри консервы с тухлой фасолью.
«Ты даже не знаешь её имени». Эта мысль всплыла внезапно. О ком она – о соседской девчонке или о той, что исчезла, оставив после себя пустоту?
Всё случилось внезапно.
Сначала я не понял, почему сердце забилось где-то в ушах. Шаг. Второй. Потом – осознание. Звук. Голоса. Человеческие.
– Показалось, – буркнул я себе, но тут же снова услышал.
Фразы были обрывочными, далёкими, но это была человеческая речь:
– …ни радарам, ни сверхзвуковым истребителям…
Я рванул. Не думая. Не спрашивая. Не анализируя. Просто побежал, как в молодости, когда за автобусом гонишься. Только тогда за автобусом, а сейчас – за голосом. За хоть каким-то признаком жизни.
– …пожар, землетрясение…
– …план девять…
– …результат был бы другим…
Где-то там, в голове, включилась дурацкая надежда. Может, выжившие? Может, армия? Может… плевать. Главное – не один.
Бежал, пока не упёрся в серое прямоугольное здание. Огромное, уродливое, будто специально построенное, чтобы в глаза не бросаться. Мимо таких ходишь годами и не замечаешь.
Но теперь – это был центр вселенной. Там горел свет. Настоящий. Жёлтый. Тёплый.
Голос, тот самый, доносился из громкоговорителя на углу здания. Слова сливались в поток – я уже не понимал, о чём он.
– Сейчас тебя должны занимать… тридцать три пассажира…
Ветер заглушил остальное.
И тут мне стало не по себе. Прямо в животе заныло. Не от голода – от чего-то другого. Я замедлил шаг. Глядел по сторонам. Разруха здесь была не просто видна – она вопила.
Все окна разбиты, припаркованные машины усыпаны вмятинами, рядом с входом – перевёрнутый автозак. Громадина, сверкающая, будто только с конвейера. Лежит колесами к небу, как дохлая черепаха.
Как такое возможно?
Честное слово – хотелось развернуться и уйти. Но ноги не слушались.
Пройдя через разбитые вращающиеся двери – кто их только придумал? – я очутился в прохладном, чистом коридоре. Словно в насмешку над действительностью, здесь все еще работали кондиционеры. Я поискал глазами хоть какую-нибудь табличку – ну, мало ли, вдруг повезёт и узнаю, где я. Ага, щас. В лучшем случае – эмблема. Синяя звезда и белая, витиеватая комета, будто обнимает её.
Голоса из приёмника слышались ещё громче. Гул шёл по залу, отражаясь от мраморных колонн, будто сам воздух тут разговаривал. Добавился ещё один, женский:
– Я просто крепко спала, – сказала она с каким-то дурацким спокойствием, и её голос тут же захлебнулся в новых помехах.
Здание было огромное. Бесстыдно огромное, как Дом профсоюзов, только ещё бессмысленнее. Я стоял посреди этого холла, как последний идиот, не зная, с чего, чёрт побери, начать.
Странное, липкое чувство тревоги не отпускало ни на секунду. По вискам тек холодный пот, словно тело заранее знало то, чего разум ещё не осмеливался признать. Я всё время озирался – мне казалось, за мной наблюдают. Не то чтобы прямо следят… но будто ждут, когда оступлюсь.
Но страх не остановил меня – наоборот, подталкивал вперёд. Я всё ещё надеялся найти здесь хоть кого-то. Хоть одно живое лицо.
Наугад свернул за угол – и очутился в бесконечном коридоре. Слева, справа – двери. Все не отличимы друг от друга. Я открывал их одну за другой, как будто в бреду. Заглядывал в одинаково пустые кабинеты. Шёл дальше. Никого. Только следы нервного бегства: забытый бумажный стаканчик с высохшим кофе, фотографии в дешёвых рамочках, покрытый плесенью надкусанный бутерброд, брошенная куртка, раскрытый рюкзак, лежащий посреди коридора. Люди ушли в спешке. Или их увели? Утащили?
Но и снова – ни единого тела. Это мне совсем не нравилось.
Перед глазами вновь вспыхнуло разложившиеся, оскаленное лицо моей маленькой соседки.
Я дошёл до чёрной двери. Она оказалась запертой. Я приложил ухо к гладкой поверхности и замер.
Голоса. Те самые. Но теперь – чётче.
– Не забудьте про порванную ночную рубашку… и поцарапанные ноги.
Что за чушь?
Я постучал.
– Есть кто? Эй! Откройте! Я живой!
Ответом – всё те же голоса. Вели себя так, будто меня не существует, продолжая свою абсурдную болтовню.
Я не выдержал. От бешенства помутнело в глазах, стало тяжело дышать.
– Какого чёрта?! После всего, через что я прошёл… после всего, что видел!
Я надавил на дверь плечом. Суставы заскрипели, как старая мебель. Но муниципальная дверь оказалась хлипкой. Треснула и распахнулась с неожиданной лёгкостью и я влетел в помещение, как пробка от шампанского.
Едва не рухнув, я чертыхнулся и с трудом выпрямился. Я уже было начал свою гневную отповедь, но осёкся. Комната была пуста.
Почти пуста.
Приборы – десятки их, странных, пёстрых, с лампочками, кнопками и рычажками. Всё мигало, пищало, гудело, жило своей жизнью. В дальнем углу, на простом деревянном столе, стоял пузатый телевизор – таких я не видел со времён,
