но его желудок был себе на уме (и очевидно умнее хозяина). Желудок дёрнулся, рванулся вверх — а на следующее мгновение словно невидимые руки схватили Афгана за горло. Он захрипел, повалился на четвереньки — а потом его начало рвать прямо на лестницу. Рвало Афгана долго и мучительно, просто наизнанку выворачивало, так что ни о какой мести не шло уже и речи.
***
Разумеется, это дело надо было как-то аккуратно замять. Вся лестница заблёвана, такое не спрячешь.
Обычно местные скандалы заминали просто: не делали ничего. Неудобное происшествие со временем забывалось.
Но тут дело могло закончится войной между школой вечерней и школой общеобразовательной. Если бы не это — нашего героя просто назначили бы виновным и посоветовали терпеть. Но на этот раз, в виде исключения, Афгану припомнили его прошлые подвиги и отправили к директору.
Всё происходило в нелепо-высоком и неизменно прохладном кабинете директора. Во время войны здесь размещался штаб городского гестапо, а сейчас там сидел бедолага, который работает директором этого УПК (можете себе представить, какой дурацкой должна быть жизнь, чтобы с человеком такое случилось). И вынужден, к своему ужасу, решать вопросы.
А напротив него — Афган. Явно в своей стихии.
— Не лезь к школьникам,— приказал директор,— Вообще не лезь.
Афган открыл рот. Он хотел сказать, отчасти матерно, что об этом думает и что бы с удовольствием проделал с каждым… особенно с этим длинноволосым умником, у которого не всегда будет швабра. Но неудобный случай оказался быстрее сам по себе. Неотвратимо, как говно, всплыл в памяти тот эпизод и отдался спазмом в животе — а в следующий миг Афган попросту блеванул фонтаном. Он даже рот закрыть не успел, да и не помогло бы уже…
Один толчок — и всё уже в едкой, пахучей, жёлто-бледной блевотине: и стол, и бумаги, и пол, и даже край пиджака офонаревшего директора…
Так дерущее до костей творчество моего Хозяина продолжает неуклонно влиять на мир, что бы там ни молол языком Фредерик Миттеран.
