просила. И не ждала, что её покормят. Поймав мышь, приносила показывать. Очень гордилась и явно радовалась, что её хвалят, громко мурлыкала в ответ, а потом почему-то уносила эту мышь под старинную козетку грушевого дерева и только там съедала.
Как-то ночью я резко распахнула входную дверь и вздрогнула: прямо передо мной на старой раздвоенной берёзе сидела огромная сова, похожая на толстую старуху в очках.
Она резко сунула голову под мышку, повернулась на ветке и… исчезла. Бесшумно растворилась в темноте.
Кого же она тут караулила? Неужели Кисюню? Вот почему у меня кошка ест только под старинной козеткой! Чтобы на неё в это время не напали сверху!
* * *
– Подожди, что же получается? Любовь – субстанция. То есть нечто материальное. Как же тогда Ты, нематериальный, можешь любить? То есть излучать материальную субстанцию?
– Да… Срезала ты меня. Не знаю, что тебе и сказать. Я просто в растерянности.
Мы помолчали.
– А как же я, нематериальный, по слухам, сумел создать и Небо, и Землю, и всё вокруг, и даже, между прочим, тебя? Ты не задумывалась?
– Ну это уж я не знаю. Это уж Твой секрет.
(Вообще-то у современных физиков частицы материи вполне законно рождаются вообще из ничего, это теперь широко известно… Совсем как в Библии. Но я не физик, я лирик. Откуда мне всё это знать?)
– А…
– А Ты мне этот секрет откроешь?
– С удовольствием. Как только ты в силах будешь разобраться в технологии.
Я вздохнула.
– Значит, вряд ли в этой жизни? Может быть, в следующих? Если они, конечно, будут?
– Скорее всего.
– Но… Тогда ведь выходит, что любить Ты всё-таки можешь?
– Надеюсь.
– И тогда, несмотря ни на что, может быть, любишь и меня?
– Конечно, Маленькая. И никогда не сомневайся в этом. Я же говорил тебе: любовь не проходит, не перестаёт.
* * *
Понимает и запоминает Кисюня всё с первого раза – воспитывать её не надо.
Нельзя сидеть на застеленной кровати? Пожалуйста. Днём я её на кровати больше не видела.
Нельзя бегать по столу? Ну что ж, если мне так хочется… При мне, во всяком случае, стол её больше не интересовал. Общего языка у нас с ней не было. Но понимали мы друг друга прекрасно.
По утрам Кисюня садится на подоконник и, сунув беленький нос в щёлку, шевелит розовыми прозрачными ноздрями.
– Что это она делает?
– Читает утреннюю газету. Новостями интересуется.
– Неужели она, как собака, различает запахи?
– В лесу без этого не выживешь.
– Значит, всё-таки она настоящая дикая кошка?
– Выросла она в лесу. Так уж сложилась её жизнь. Но она из породы ручных, домашних кошек.
– И поэтому её потянуло к людям?
– Ей хорошо с тобой. Но ты заметила – других людей она избегает.
А мне-то как хорошо с Кисюней! О мышах я и забыла – нет их, как не было. Вот только играть с бумажкой на верёвочке, как любят все домашние кошки, Кисюня отказывается. Смотрит на меня удивлённо, дёргает ухом и чуть ли не пожимает плечами: неужели мне интересно заниматься такой ерундой?
Однажды ночью я проснулась от того, что Кисюня решила меня причесать. Сидя на моей подушке, она упорно лизала мне голову, путаясь в локонах, а потом поняла, что зализывать с висков удобнее, и как только сообразила это, то стала трудиться уже самозабвенно.
– Кисюнечка, что ты делаешь?
Я попыталась освободиться, но кошка неожиданно пристукнула меня лапой по лбу, как какая-нибудь мамаша: лежи и не дёргайся!
– Боже мой, какой ужас… Прекрасный, что же мне делать?
– Ничего. Терпеть. Видишь – она тоже тебя полюбила.
– О…
* * *
Октябрь на исходе. Скоро мне уезжать в город. Как бы так устроить, чтобы запасти Кисюне мышей на зиму?
– А ты подумай, подумай! – говорит Прекрасный.
Думала я долго. Наконец до меня дошло. На чердаке летней кухни, который Кисюня, по-моему, считает своим, я высыпала в солому всё, что осталось на кухне: овсянку, рис, горох, лапшу. Даже закопала янтарные кукурузные початки, чтобы мыши могли трудиться всю зиму. С риском для жизни.
А рядом поставила хороший посылочный ящик. Внутрь положила тёплую мягкую тряпочку.
Кисюня, которая с интересом наблюдала мои приготовления, тут же с удовольствием сама в этот ящичек забралась, покрутилась и вдруг залегла – одни ушки из ящика торчат.
– Неужели ей так понравилось?
– Ещё бы! Это же мечта всей её жизни!
– Разве кошки мечтают?
– Конечно.
– Неужели это он и есть – другой, негуманоидный разум? Мы-то его готовы разыскивать по всей Вселенной, а он – вот он, дремлет в ящичке! Все говорят: братья наши меньшие. А я же чувствую, что они просто другие. Я не ошибаюсь?
– Нет. Не ошибаешься.
– Наверно, люди чувствовали это и раньше, да? Что рядом с нами живут какие-то потрясающие создания. Которых мы по-настоящему понять не в силах. Полюбить можем, а понять – нет. Как и они нас. Живут они мудро, интересно. Иногда они нас постигают даже лучше, чем мы их. Недаром же древние цивилизации кошку обожествляли. Ну не только же из-за того, что она здорово мышей ловила!
– Конечно. Но люди всегда хотят, чтобы им доказали.
– А что, кто-нибудь у Тебя этим уже занимается?
– Есть один. В Новой Зеландии. Специалист по «нетрадиционным явлениям в природе».
* * *
– Прости меня, что спрашиваю Тебя об этом… Но я никак не могу понять… Как же Ты всё это допускаешь? Целые народы живут у Тебя в голоде и в неволе. О войнах и всяких там террористах я уже и не говорю… Может быть, Тебе не удаётся со всем этим справляться?
– Да нет. Я справляюсь. Ты просто ещё очень мало знаешь о мире. Вот если бы ты минуту назад открыла окно, у меня в Гонолулу самолёт бы упал. Но через год.
(Да, и в самом деле, хотела я открыть это окно, но почему-то потом забыла…)
– Маленькая, ну как я объясню тебе всю цепь причин и следствий?
(Да, конечно. Но только всё так безнадёжно непостижимо, что мне уже плакать хочется…)
– Не мучайся. И Любовь, и Справедливость существуют. Только рамки их шире, чем тебе видно. Помнишь поговорку, которую слышала ты однажды в Шахрисабзе, на родине Тамерлана?
– А… да-да! «Если кому-то суждено выжить, то и сорок лет резни вокруг ему не опасны».
– Ну вот, понимаешь? Любовь вовсе не обязана обеспечивать человеку приятную жизнь. Она растит Дух.
* * *
Как не хочется отсюда уезжать!
Тороплюсь на зиму всё убрать,
