нужен новый план, и, желательно, до того, как нас сотрут в порошок.
Сжимаю зубы.
Гнев кипит во мне, сжигая остатки сомнений. Да, я потерял предприятие. Но я не проиграл. Пока я жив, пока в жилах течет кровь — я не проиграл.
Глава 27
— О, это будет интересно, — насмешливо тянет Валиус. — Посмотрим, как долго ты продержишься, барон. Ведь твои люди тоже должны есть. А у тебя ничего не осталось. Вопрос лишь в том, кто предаст тебя первым.
— Я еще вернусь, — говорю я тихо, но в голосе звенит сталь.
— Это я и хотел услышать, — шепчет тьма. — Играй дальше, барон. Я обожаю, когда дичь думает, что может убежать.
Зир нервно всхлипывает.
— Демид, давай просто сбежим. У меня есть план. Он не очень хороший, но он, по крайней мере, не заканчивается нашей насильственной кончиной.
Выдыхаю и стискиваю кулаки. Бежать? Нет. Если я побегу сейчас — проиграю навсегда.
— Ты прав, Зир, — говорю я. — Нам нужен план. И у меня есть идея.
Зир настораживается.
— Надеюсь, она не включает в себя твое традиционное «давай врежем этому ублюдку»?
Улыбаюсь.
— Включает. Но с небольшим дополнением.
В этот момент люстра срывается с потолка и летит вниз, разбиваясь в прах.
— О-о-о, — протягивает Зир. — Кажется, наш таймер истек.
Сквозь клубы пыли раздается голос Валиуса.
— Начнем настоящую охоту, барон?
* * *
Мария
Камера небольшая, мрачная. У стены — жёсткие нары с узким тюфяком, возле которых уже сидит кто-то. Девушка.
Худощавая, с копной спутанных тёмных волос, в старом платье, перетянутом верёвкой вместо пояса. Лицо у неё цепкое, проницательное, с хитринкой. Чуть прищуренные карие глаза цепляются за Марию, изучая её, словно оценивают товар на рынке.
— Новенькая? — голос хрипловатый, но с певучими нотками. — За что посадили?
Мария медлит с ответом, но у соседки по камере терпения мало.
— Говори уже, не бойся. Здесь все друг другу братья, сёстры… и крысы, — коротко смеётся она, подмигивая куда-то в угол. Там что-то шуршит. — Меня зовут Соня, я воровка. Специализируюсь по мелким кражам, так ничего особенного.
Мария вдыхает, встречается с ней взглядом.
— Меня обвиняют в убийстве отца, — выдавливает она.
В камере на мгновение воцаряется тишина. Затем Соня цокает языком.
— Убила? Своего папашку? — на лице вспыхивает интерес. — Это оригинально. Обычно за всякую мелочь сажают.
Мария сжимает зубы.
— Я этого не делала. Он оставил мне всё наследство, хотя я бастард. Это кому-то не понравилось.
Соня хмыкает, сдвигая ноги на нары и подтягивая колени к груди.
— Конечно, конечно. Ты невиновна, я невиновна, здесь все такие белые и пушистые, аж глаза слепит.
Мария не отвечает.
Её пальцы сжимаются в кулак, ногти впиваются в ладони. Соня наблюдает, ухмыляется.
— А знаешь… — протягивает воровка, — если уж тебя обвиняют в убийстве, то могла бы и сделать это. Наследство-то большое?
Мария резко поднимает голову, глаза вспыхивают. Соня лишь хохочет, её смех отскакивает от стен, кажется слишком громким.
— Не переживай, некромантка! Я сразу тебя почуяла. Тут таких, как ты, не боятся. Только вот жить в этой тюрьме долго не принято. Особенно, когда у кого-то есть веские причины, чтобы ты отсюда не вышла.
Сонька многозначительно подмигивает. Мария ловит себя на том, что холод пробирается под кожу. И это не только из-за сырости.
За дверью раздаётся шаги. Кто-то идёт. Тяжёлый звук сапог приближается.
— Ну что ж, — протягивает Соня, ухмыляясь. — Похоже, по твоему душу…
Залязгали железные запоры, двери со скрипом распахнулась.
— Гаврилова! На допрос!
Мария вздрогнула, еще никогда и никто не обращался к ней по фамилии ее рода — Гаврилова…
А, вон как вышло! Обратились. Только по очень скорбному и тяжелому делу.
Когда бы лучше, не отождествляли ее с этим древним могущественным родом, ведь происходит это с негативным оттенком относительно нее, словно она порочит их честь.
Она соскользнула с нар, и пошла к выходу.
Марию вели по узкому коридору с облупившейся краской на стенах. Лампочки под потолком едва светили, из-за чего проход казался бесконечным.
У неё пересохло во рту. Время словно растянулось — каждый шаг отдавался глухим эхом. Позади шагал конвоир — мужчина лет сорока, сутулый, с тёмными мешками под глазами, пахнущий чем-то тяжёлым, металлическим.
Марии не нравилось это место, эта обстановка. И она все время боялась, что из-за нарастающего напряжения внутри себя начнет преображаться в нечто…
И тогда вообще перестанет контролировать ситуацию. Она до крови закусила губы и шла вперед.
Дверь в конце коридора скрипнула, и её подтолкнули вперёд. Кабинет был просторным, но угнетающим — стены цвета увядшей охры, длинный стол с лампой, отбрасывающей резкий, неуютный свет. За столом сидел человек в тёмном костюме, безупречно выглаженном.
Следователь.
Он был худощав, почти измождён, но с цепким взглядом серых глаз. Лицо его было выточено, словно маска — резкие скулы, узкий нос, тонкие губы, плотно сжатые.
На столе лежала папка с её делом, аккуратно закрытая, будто специально оставленная на виду, чтобы она гадала, что там.
Следователь медленно поднял глаза, затем жестом предложил сесть. Мария села, стараясь не выдать дрожи в руках.
— Давно не виделись, — негромко сказал он. — Хотя, пожалуй, мы с вами вообще не были знакомы.
Голос у него был холодный, ровный, без эмоций. Он говорил, тщательно подбирая интонации. Мария промолчала.
— Вы удивлены, Мария Алексеевна? — продолжил он. — Или уже успели предположить, зачем вас пригласили?
Как мечтала она девчонкой, что ее признает род Гавриловых, а признали чужие люди по долгу службы…
Она гордо вскинула подбородок.
— Я не приглашена. Меня притащили.
Лёгкая улыбка скользнула по его губам, как тень.
— Прекрасное замечание. Но вы здесь. А раз так, давайте говорить.
Он придвинул к себе папку, медленно открыл. Мария уловила знакомые буквы, даты, своё имя.
— Что ж… Начнём с простого. Где вы были позавчера вечером, после восьми?
Она не дрогнула.
— Дома. В особняке барона Архипова.
Следователь медленно поднял на неё взгляд. Марии показалось, что он видит её насквозь.
— Дома, значит… У барона Архипова. Кто может это подтвердить?
Она сжала пальцы под столом.
— Конечно дома.
— Интересно, — он чуть склонил голову. — А ваши соседи говорят, что стучались к вам, но никто
