пытался наладить разговор, оставшись с ней наедине. Один раз даже решился спросить, что она читает, увидев книгу в её руках, а она, не задумываясь, выпалила ему в лицо: «Как убить придурка, который задает идиотские вопросы. Тысяча и один способ». Больше он к ней с расспросами не лез.
— Указательный палец ложьте сюда. На спусковой крючок…
От слова «ложьте» Ника непроизвольно поморщилась, но поправлять уже не стала. Толку-то. Всё равно после Бублика она бессильна.
— …а большой поднимите выше, он не должен мешать. А вторую руку вот так. Чтоб она у вас другую как бы поддерживала…
Парень встал сзади, нерешительно прикоснулся к её локтям, помогая поднять пистолет на нужную высоту. Ника почувствовала, как подрагивают его пальцы. Память отозвалась воспоминаниями о других руках, крепких, сильных, вернула ей боль, которая миллионами острых иголок впилась в тело, разрывая его на части.
— …я просто покажу, как держать правильно… — подрагивающий шёпот Петренко раздавался над самым ухом. — Вы не думайте чего, Ника Павловна, я это… Вы цельтесь. Совместите сначала целик и мушку, а потом… мишень… и глаз левый закройте, вот так…
Ника сжала зубы, навела пистолет на мишень — пластиковый лист, пришпиленный к двери. На глаза навернулись слёзы. Мишень размазалась, поплыла, превращаясь в мутное, неровно качающееся пятно, трансформировалась в острое, ястребиное лицо Караева, и Ника медленно нажала на курок…
* * *
— У вас уже совсем хорошо получается, Ника Павловна. Товарищ майор уже бы точно разрешил от теретической части переходить к боевой…
— От какой части, Петренко? — Ника даже остановилась. Они поднимались по лестнице в больницу, общежитие медиков располагалось этажом ниже. До начала смены оставалось всего ничего, увлекшись обучением стрельбе, они чуть не позабыли про время.
— От теретической, — Петренко тоже остановился, вытянулся перед ней. Он был невысок, чуть выше самой Ники, и их лица находились почти вровень, так, что Ника могла видеть светлые короткие ресницы, вздёрнутый веснушчатый нос и бледные, легко краснеющие щёки. Они и сейчас вспыхнули, и рыжеватые веснушки почти исчезли, затопленные смущённым румянцем. — Это когда стойка и захват отработаны и можно стрелять уже учиться.
— Правильно, Петренко, говорить «теоретической», от слова «теория».
Ника развернулась и снова быстро зашагала вперёд. Петренко не отставал.
— Так я так и говорю, Ника Павловна. Вот вам бы теперь боевыми патронами пострелять, вы бы, Ника Павловна, тогда…
Дифирамбы Петренко в честь её успехов Нику изрядно утомили. У поста охраны, пока проверяли их пропуска, парень немного притих, но уже в общем больничном коридоре его восторги вспыхнули с новой силой.
— …эх, вам бы ещё потренироваться немного, боевыми пострелять у нас на полигоне и это… Талант у вас, Ника Павловна…
— Да заткнись ты! — Ника не выдержала. Ещё не хватало, чтобы их кто-нибудь услышал. — Помолчи хоть немного. И перестань уже меня называть по имени-отчеству.
— А как мне вас назвать? — искренне поразился Петренко. — Если не по имени…
— Никак не называй! — отрезала Ника, она уже смирилась с тем, что втолковать Петренко про то, что она теперь Надя, у неё не получится. — И о том, чем мы занимались, тоже не трынди. Понял?
Петренко замолчал, обиженно засопел и отстал на пару шагов.
Ника снова почувствовала угрызения совести. Ей было не по себе оттого, что она всё время грубила этому мальчишке, чья вина по сути заключалась только в том, что его назвали именем, которое для Ники слишком много значило. Но она ничего не могла с собой поделать. Постоянно именовала его придурком, рассыпалась насмешками, хотя на самом деле испытывала к нему почти что благодарность. Он отвлекал её от тяжёлых мыслей, которые неизменно приходили к ней, когда она оставалась одна. Речь Петренко, до отказа наполненная бубликовскими словечками, которые парень к тому же ещё и безбожно перевирал, уже не раз и не два вызывали у неё смех (хотя она и злилась на себя за то, что ей становится смешно, когда вокруг творится такое) и приносили пусть и короткую, но разрядку. К тому же похвалы Петренко были ей приятны. Жаль, конечно, что нельзя попробовать пострелять хотя бы холостыми патронами, но зато она теперь знает, как правильно держать пистолет, на что нажимать, и — этот гад Караев может быть уверен — в нужный момент она точно не растеряется. И совместит целик, мушку и ненавистную застывшую рожу…
Отделение встретило их тишиной. Вчера, когда они с Петренко работали в дневную смену, было поживее. Сновал персонал, больные то и дело выходили из палат — размять ноги, прогуляться. А сейчас будто все вымерли.
Причина стала понятна, как только они подошли к сестринскому посту: персонал столпился там, и медсёстры, и санитары, и даже врачи. Все сгрудились в большую кучу и нервно, в полголоса что-то обсуждали. В центре стоял немолодой грузный мужчина в униформе врача, кажется, его звали Аркадий Борисович, Ника пока не успела точно запомнить, как кого зовут. Этот Аркадий Борисович что-то тихо рассказывал, лицо его было значительным и важным, словно он делился какой-то тайной.
Уже почувствовав недоброе, Ника осторожно приблизилась, нашла взглядом старшую, Татьяну Сергеевну, тихонько поздоровалась.
— Столярова? — та неохотно отвлеклась от разговора. — Почему ещё не одета? Иди переодевайся.
— А что тут… — попыталась спросить Ника, но её перебила дежурная медсестра.
— Эй, ты… Это же ты — Петренко? — она смотрела на перетаптывающегося за Никиной спиной охранника.
— Ага, я, — подтвердил тот, растерянно покосившись на Нику.
— Искали тебя. Спрашивали. Из приёмной, кажется.
И медсестра, отвернулась, опять уставившись на толстого пожилого врача, а тот, сдвинув седые лохматые брови, неодобрительно зыркнул на них с Петренко. Было видно, что ему не сильно понравилось, что его перебили на полуслове. Впрочем, он почти сразу продолжил говорить, ухватив нить потерянного разговора.
— Я вам точно говорю, это из-за того, что снова закон вводят, — Аркадий Борисович нервно покрутил короткими пальцами висящий на шее фонендоскоп. — Потому что наша Маргарита Сергеевна никогда его не одобряла. Наверняка и сейчас не одобряет. Вот и метут всех несогласных.
— Всех несогласных мести, у них изоляторов в военном секторе не хватит, — хохотнул молодой мужчина, кажется, интерн. — Нет, тут что-то другое…
— Да что другое, Миша? — возмутилась Татьяна Сергеевна. — Ещё скажи, что Ладыгина преступница. Да Маргарита Сергеевна кристальной честности человек.
— А при чём тут честность? — возразил этот Миша. — Я вот слыхал, что у нас теперь назначать врачей и вообще всех будут исходя из классов. Вот у вас какой класс, Татьяна Сергеевна, в пропуске стоит? Третий? А у меня второй. Врачи все будут из
