бедах человеческую цивилизацию, обитающую на планете, которую она вот-вот угробит своим легкомыслием. Эти люди запутались, зашли во все мыслимые тупики: экономический, общественный, политический; им не справиться с социальным неравенством, с постоянно вспыхивающими войнами, бороться с которыми они пытаются с помощью других, еще горших, войн; с нравственной и интеллектуальной деградацией, с угрозами голода и экологических катастроф. Возможно – нет, наверняка! – они бы могли совместными усилиями найти выход из положения, но вот беда: господствующая политическая культура не дает шансов на объединение этих усилий, но напротив, способствует разобщению, тем большему, чем больше критических проблем накапливается на планете, а потому для их решения они способны придумывать только людоедские или самоубийственные решения. Что бы вы сделали?
– Пролетела бы мимо.
– Но если нет? Если бы вы захотели спасти этих несчастных от самих себя, дать им шанс на спасение?
Оксана затянулась сигаретой и на минуту задумалась.
– Только насилие приходит в голову, – призналась она. – Но насилие, наверное, не выход?..
Я покачал головой.
– Нет, конечно. Хотя я хорошо вас понимаю: например, даже Станислав Лем – писатель, философ, гуманист! – для решения проблематики войны и мира не придумал ничего лучше химической кастрации в целях купирования агрессии.
– Буквально сняли с языка, – заметила Оксана.
– Дело в том, что невозможно преодолеть пороки традиционной патриархально-военной культуры, находясь внутри ее контура и используя присущие ей же репрессивные методы. Круговорот революций и диктатур иллюстрирует это как нельзя лучше. Необходимо трансформировать саму культуру, заменить и переписать все ее коды.
– На такое дело могут понадобиться века.
– Но времени нет! Ситуация критическая, и вам необходимо провернуть глобальную культурную трансформацию максимум за одно-два поколение! Что будете делать?
– Боюсь, эта задачка по силам только высшему космическому разуму, – сказала Оксана. – Но даже ему вряд ли удастся обойтись без насилия.
С первым нельзя было не согласиться, со вторым – невозможно поспорить.
12.
…Прерывистое дребезжание аварийной сирены рассыпается эхом меж стен грузового ангара, будто горсть мелких монет, брошенных о металл. Периодически сипло вздыхает система блокирующей очистки воздуха, и тогда сверху с шипением вырываются клубы зеленоватого пара. Пахнет расплавленным пластиком и нагретым железом. Высоко наверху, рядом с перекошенным резервным люком третьей палубы, мерцает красным проблесковый тревожный сигнал, выхватывает из полумрака белый борт десантного космобота с откинутым боковым трапом, отражается бликами в стеклах очков Ли Вэя.
– Я требую голосования, – говорит он.
Зойка уже почти перестала плакать, только изредка судорожно всхлипывает. У нее кровоточат костяшки пальцев, черные пряди волос падают на лицо. Динамики громкой связи душераздирающе громко хрипят, а потом из них доносится почти неузнаваемый голос Айхендорфа, вдохновенно рычащего нараспев:
– Bei wem soll ich mich nun beklagen?
Wer schafft mir mein erworbenes Recht?
Du bist getäuscht in deinen alten Tagen,
Du hast's verdient, es geht dir grimmig schlecht!
– Добро, – отвечаю я Ли Вэю. – Голосуем.
В динамиках несколько раз что-то звонко щелкает. Айхендорф исчезает, вместо него снова – в десятый, двадцатый, тридцатый раз – звучит спокойный голос Лапласа:
– Проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Довольно жертв. Позвольте мне вернуть вас домой. Продолжение экспедиции угрожает катастрофическими последствиями в масштабе Вселенной.
– Итак, мы начинаем. Пусть выскажется каждый. Сперва экипаж. Эшли?
В пронизанном красноватым пульсирующим светом полумраке грузового ангара ее лицо выглядит бледным, как мел, а голубые глаза – черными и бездонными, словно лесные колодцы.
– Кэп, мы десять лет вместе, – говорит Эшли. – Я никогда в тебе не сомневалась, так что не буду и начинать. Я как ты. Голосую за продолжение полета, пусть даже ко всем чертям….
…Я раскручиваю спираль времени в обратную сторону, продолжаю разжимать пружину событий. Так легче, когда и без того ослабевшая память сопротивляется, чтобы не бередить никогда не заживающие душевные раны. И вот я как будто спускаюсь в ее темную потаенную глубину, шаг за шагом, ступень за ступенью, восстанавливая цепочку событий…
…От обуглившейся сквозной раны размером с кулак по тонкой смуглой коже разбегаются в стороны извилистые черные линии, как будто какой-то жуткий многоногий паук уселся посередине обнаженной груди Лили Махтаб Фархади и оплел ее смертоносным узором. Она полулежит на приподнятой белоснежной кушетке под прозрачным плексигласовым колпаком; голова ее запрокинулась, меж полуприкрытых век тускло поблескивают белки закатившихся глаз. Тонкие серебристые щупальца аппаратов тянутся от рук и торса к массивному цилиндру мультифункционального реанимационного комплекса в крошечном медицинском отсеке аварийного блока. Айзек склонился над пультом и лихорадочно колотит по клавишам.
– Ну, давай, давай… – бормочет он. – Ну, что же ты…
Тонко пищит зуммер. Стрелки замерли на приборах.
– Ты знаешь, что делать?! – кричит в отчаянии Зойка. – Нет, ты не знаешь, не знаешь! Ты не знаешь, что делать!
– Ну, давай, давай… Так, сейчас добавим реактивной регенерации, репластика…Синтез плазмы где? А, вот… Ну же, давай!
– Нет, ты не знаешь!
– Айзек, – говорит Ли Вэй, – остановись. У нее сердце сгорело и выкипела вся кровь. Ты ничего не сможешь сделать. Никто не сможет.
Зуммер продолжает пищать. Приборы недвижны. Я не могу оторвать взгляд от Лили, и мне кажется, что сквозь прикрытые веки она смотрит в ответ.
– Айзек, – снова зовет Ли Вэй. – Давай отнесем ее в криокамеру, Айзек. Хоть какая-то, но надежда.
Зойка кричит, а потом садится в углу, спрятав лицо и охватив голову руками. Мы открываем колпак над кушеткой, будто крышку хрустального гроба почившей принцессы. У Айзека трясутся руки и губы. Я осторожно беру Лили на руки; ее голова качнулась, и она уткнулась лицом мне в грудь. Я чувствую, как горло стиснул комок. Из динамика громкой связи раздаются надсадные хриплые рыдания Айхендорфа, а потом снова звучит голос Лапласа:
– Пожалуйста, проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Довольно жертв…
Зойка вскакивает и с криком бьет кулаком по динамику; он разлетается пластиковыми брызгами, из ссадин на ее пальцах выступают густые темно-красные капли. Она подскакивает ко мне, хватает тело Лили, пытается вырвать его у меня из рук, чуть не роняет и едва не падает сама.
– Отдай! Не трогай! Я отнесу…
Я отдаю ей тело подруги; Зойка неловко подхватывает его, с трудом протискивается в узкую дверь.
– Может быть, и правда, удастся что-то сделать…предпринять, когда мы вернемся, – бормочет Айзек.
– Если вернемся, – отвечает Ли Вэй и смотрит на меня через очки.
Я выхожу следом за Зойкой, перешагиваю через брошенный у порога раскрытый скафандр с прожженной дырой на груди, и иду в грузовой отсек. В пустоте меж металлических стен бормотания и плач Айхендорфа в динамиках катятся эхом, будто предсмертные хрипы и
