и пошла звонить маме, потому что делать это у бабушки дома ей запретили. С каких это пор ребенку не дают общаться c родной матерью? А про газировку никто и не узнал…
Но извиниться пришлось – тут мама встала намертво. Маша стиснула зубы, процедила бабушке «Прости-я-больше-так-не-буду», смотря в пол, и, так и не взглянув на нее, отбыла в Москву.
И вот теперь эта бабушка вселилась к Маше в комнату и загромоздила все пространство чемоданами, сумками, лекарствами, тонометром, стерилизатором со шприцами, старыми фотоальбомами и серой кошкой Изаурой, которую бабушка подобрала котенком в прошлом году. В результате Машину одежду пришлось переселить в мамин шкаф, а письменный стол на время отвезти в гараж, и уроки Маша теперь делала в маминой комнате или на кухне.
Очень скоро их теперь уже общая комната пропахла лекарствами – едкими, кисло-горькими, – так пахла болезнь, бабушкина мерзкая болезнь, победить которую было нельзя. За ночь Маша привыкала к запаху, но, когда приходила из школы, он снова бросался в нос, и она в очередной раз задавалась вопросом – который ей, слава богу, хватило ума не задавать вслух, – почему бабушка не могла лечиться у себя дома, в Саратове, неужели там нет хороших врачей? Или почему бы она хотя бы не поселилась у мамы в комнате? Ну и что, что там тесно. Как будто у Маши было мало своих проблем.
К девяти годам Машин послужной список был поистине впечатляющим. За плохое поведение ее выгнали сначала с хореографии, на которую с таким трудом записала ее мама, потом c шахмат, хотя справедливости ради надо сказать, что Маша и сама давно хотела слинять из шахматной секции, там была скука смертная, а весной второго класса Машу исключили из октябрят – за то, что она всадила Марату Жукову ногой в самое нежное место, и он рыдал и катался по полу, хотя он, между прочим, постоянно задирал ей юбку.
Еще была пара мелких правонарушений, например, Маша тайно от мамы проколола себе уши. Она вбила себе в голову, что, будь у нее сережки, как у взрослой, прошлогодняя любовная история на турбазе могла бы закончиться по-другому. Поэтому, когда кто-то из девчонок во дворе похвастался, что бабушка проколола ей уши, Маша сразу же напросилась к этой девочке в гости. Сердобольную бабушку убедили, что Машина мама, конечно же, в курсе и мероприятие одобряет, и бабушка сделала все от души: накалила над плитой иглу, сделала два аккуратных отверстия, хоть правое и получилось чуть ниже левого, а потом вставила ниточку, чтобы дырочки не заросли. Дома Маша распустила волосы, надеясь, что так мама ничего не заметит. Мама, конечно, заметила не сразу, потому что, как всегда, была занята, а когда заметила, было уже поздно.
В мае директор Машиной школы, почтенная дама в больших очках, которая занимала свой пост без малого тридцать лет, вызвала маму на откровенный разговор.
– У вас особенный ребенок, я думаю, вы это и сами знаете. – Директриса доверительно посмотрела маме в глаза из-за толстых стекол.
– Ох, знаю, – усмехнулась мама. – Каждый день что-то новенькое.
– Я рада, что у нас с вами, Елена Викторовна, в этом вопросе взаимопонимание. Поэтому я буду с вами откровенна: я бы посоветовала вам какую-то специализированную школу. А в октябрята мы Машу примем повторно, я уже договорилась, чтобы с этим проблем у вас не было.
Была бы Машина мама чуть менее бесшабашной и придала бы этому разговору чуть большее значение, она бы распознала директрисин посыл: та хотела услать Машу в коррекционную школу для проблемных детей.
Мама же поняла это по-своему и понесла Машины документы в спецшколу с английским уклоном, в которую подать документы она в свое время то ли не успела, то ли забыла, и пришлось записать Машу в обычную, районную. В этой спецшколе раньше училась Ася, Машина соседка по больничной палате.
Попасть туда было сложно, брали только по собеседованию. Но английский, на который Машу возил папа уже два года, шел у нее на ура, и мама решила попытаться. Тем более если Авербахи уехали, может, на Асино место возьмут Машу?
К тому времени старую директрису спецшколы торжественно проводили на пенсию, и на ее место посадили единственного мужчину в коллективе – если не считать физрука Одуванчика и трудовика в черном халате, – душку англичанина Дмитрия Эдуардовича, молодого и неопытного. Старшеклассницы называли его Димочкой.
И тут опять выручил мамин характер – легкомыслие, граничащее с безрассудством. Мест в третьем классе категорически не было: только что расформировали четвертую параллель, и классы разрослись еще больше, просто лопались по швам. Сколько ни было у Дмитрия Эдуардовича просителей, даже из горкома звонили на прошлой неделе, всем пришлось отказать, ей-богу. Но Машина мама вошла в его кабинет – свежая, цветущая, в белом летнем платье, – и чудесным образом место нашлось.
– Вы знаете, у нас во втором «Б» одна девочка, – замялся Дмитрий Эдуардович, – скажем так, она выбыла из школы. Посреди школьного года уже не стали делать донабор, давайте тогда определим на ее место вашу дочь. Как ее зовут? Машенька? Ну значит, Машеньку. Только предупреждаю заранее, учительница в «Б» классе – дама строгая, но зато опытная и преданная своему делу.
– Даже лучше, с моей Машей нужно строго, – усмехнулась мама, поднимаясь с кресла.
Она улыбнулась такой лучезарной, такой искренней улыбкой, так задорно встряхнула волосами, и так полетело ей вслед летнее платье, что Дмитрий Эдуардович, Димочка, преданный муж, верный семьянин и молодой отец, был готов зачислить Машу куда угодно, хоть в третий «Б», хоть в выпускной класс, хоть сразу в университет.
Маша привыкла к маминой бурной личной жизни. С тех пор как родители развелись, у мамы не переводились ухажеры, и дома то и дело появлялся какой-то очередной дядя – дядя Дима, дядя Сережа, дядя Игорь. Был даже дядя Штефан, аспирант из ГДР, который писал диссертацию в маминой лаборатории. Обычно все разворачивалось по одной и той же схеме: сначала поход в кино или театр, потом, если ухажеру везло, он приходил на ужин. После нескольких таких раутов кавалер мог остаться на ночь, а уж совсем счастливчики задерживались на пару месяцев вместе с зубной щеткой, электробритвой и тапочками, но дольше укрепиться не удавалось никому.
Маша научилась с ходу распознавать ухажеров, будто просвечивала их рентгеновскими лучами, и, если бы они попросили, могла бы точно предсказать их будущее, сэкономив таким образом им немало времени и душевных сил. Те, которые робко топтались в
