смотревшие в задний сад, были раскрыты. В их отсутствие Элси содрала занавески с карниза, облила их бренди, вытащила во дворик и подожгла.
Ханна нашла ее в комнате зейде.
– Теперь любой может к нам заглянуть, – сказала Элси. – Разве не этого ты хотела?
* * *
Последнее подтверждение, что дочь занимается черной магией, Ханна получила в декабре, незадолго до того, как школьников распустили на каникулы.
Элси всегда обожала животных. Из зоопарка ее можно было увести только подкупом и обещанием вернуться через неделю. Едва она выучилась ходить, как стала выпрашивать питомца. Причем любого: собаку, кошку, кролика, цыпленка, золотых рыбок. Как-то раз показала нам объявление о продаже черепах. Но максимум, что мы ей разрешали, – гулять с соседской собакой. Я не люблю животных. «Смотришь кошке в глаза, – объясняла я, – и не знаешь, что у нее на уме». На что Элси – ей тогда было одиннадцать – отвечала: «Когда ты смотришь мне в глаза, неужели ты знаешь, о чем я думаю?»
Тогда я сказала бы «да» – и это была бы правда.
Теперь она, кажется, завела у себя в комнате какую-то дикую тварь, возможно, мышь, и та подъедает крошки, которые Элси прячет в укромных уголках. Но я, как ни искала, не сумела ее найти.
Порою я в сумерках слышу, как эта тварь скребет за стеной.
В тот год на второй или третий день Хануки мы сидели за ужином, кое-как коротая ужасный вечер. Посередине стола стояла старая ханукальная менора Йосефа, свет ее представлялся чудом. Этот канделябр с золочеными подставками для свечей некогда принадлежал его бабке и деду, в войну менору похитили немцы, и к законному владельцу она вернулась лишь в начале 1950-х. Как именно это случилось, мы понятия не имели. Но вместо того чтобы обсуждать восстание маккавеев и дивиться превратностям истории, тому, как город Иерусалим столько раз переходил из рук в руки – евреи веками то отвоевывали его, то теряли, – дети мои затеяли ссору. Гидеон был в прескверном настроении. И когда Товия не без робости попросил его передать соус, Гидеон рявкнул:
– Возьми сам.
– Гиди, Гиди, сегодня священный вечер, – укорил его Эрик и спросил, как дела в школе.
– Все как всегда, одно и то же унылое дерьмо.
– Так расскажи мне об этом унылом дерьме, – не дрогнув, попросил муж. – Ты не поверишь, до чего мне интересно.
– Сёдня у нас был английский, и мы читали…
– Сегодня у нас был английский.
–…какие-то сраные стишки о том, как, типа, найти себя и все такое. И еще сёдня у нас была история…
– Сегодня! Неужели так трудно выговорить «сегодня»?
– Окей, сегодня у нас была история. Ну и нацисты, нацисты, нацисты, нацисты. Все как дома.
Лицо моего сына, когда он это говорил, было наполовину в тени. Но его выражение – насколько я сумела разглядеть – мне не понравилось. Видит Б-г, у Гиди есть недостатки, но все-таки жестоким он никогда не был.
– Нехорошо такое говорить отцу.
– А почему все здесь считают меня дебилом? Я поэтому так и сказал.
– Гидеон! Да что на тебя нашло?
Он покосился на Элси.
– А вот ее спросите.
И выбежал из комнаты.
– Я понятия не имею, что все это значит, – проговорила Элси.
За столом на одного члена семьи стало меньше. Мы ели в молчании. Наконец Эрик спросил:
– Хотите услышать историю этой меноры?
– Мы знаем ее, дорогой. Твой папа привез ее из Польши.
– Да, это одна из версий, – согласился Эрик и, выдержав паузу, продолжал: – Но разве вам никогда не казалось странным, что ему удалось ее вернуть? Учитывая, сколько в те страшные годы в Европе было похищено предметов еврейского быта и ритуальных принадлежностей… Ну то есть мы все слышали и об исках, и о судебных процессах, но как парнишка вроде нашего зейде, без денег, образования и документов, как он ухитрился провернуть такое?
Элси указательным пальцем гладила основание меноры.
– Она ненастоящая? – спросила Элси.
– Нет, дорогая. Твой папа шутит.
–Чисто гипотетически,– не унимался Эрик,– подумайте сами. Зейде хотел найти что-то, что принадлежало его семье, одну-единственную вещицу из прежнего времени, которую можно было бы раз в год поставить на стол. Вот он и нашел на барахолке симпатичный светильничек примерно тех лет и сочинил историю.
– У тебя нет доказательств, – сказала я. – Это просто предположение.
– Ты права. Доказательств у меня не больше, чем у тебя доказательств подлинности этой меноры. Что нам известно? В нашем доме имеется восьмисвечник, который некогда принадлежал моему отцу. Возможно, старинный, возможно, нет. Верить в это или не верить – дело каждого.
– Зейде никогда не врал, – указала Элси.
– Вот именно, – согласился Эрик. – Наверняка нам ничего не известно. Так не лучше ли верить в то, что кажется нам правильным и хорошим, чем делать дикие выводы?
Я поняла, что муж дразнит меня, но не повелась. И принялась убирать со стола.
Вечером я поднялась к Гидеону, он лупил кулаками маленькую грушу, висевшую возле кровати.
– Что это было?
– Это все Фил, – ответил Гидеон, впрочем, не обернувшись и не опустив кулаки. – Он больше не хочет… со мной дружить.
Я шагнула к сыну, помассировала его напряженные лопатки. Неудивительно, что он так расстроился: ему шестнадцать лет, он поссорился с другом. В этом возрасте дети такие ранимые, каждая ссора им кажется катастрофой. Я отдавала себе отчет, что Гиди воспринимает все чересчур остро, но понимала, как ему сейчас больно. Мы стали медленно дышать вместе. Наконец он расслабил мышцы, опустил руки.
– Почему моя сестра психичка?
– Милый, не называй ее так.
– Но она такая и есть! Даже Товия, наверное, уже это понял. Почему мы об этом вечно боимся заговорить?
– Не кричи.
– Как ты думаешь, кто настроил против меня Фила? Эта подлая сучка Мередит!
– Выбирай выражения, Гидеон. Я понимаю, ты расстроен, но…
– Еще как расстроен, ты, черт возьми, права. – Он ударил по груше хуком справа. – А знаешь, почему эта соплячка на меня ополчилась? Она боится Элси. Мередит заявила, что Элси им всем внушила, будто может ими управлять с помощью еврейского колдовства. И кто в итоге оказался в жопе?
– Мередит так сказала? Про еврейское колдовство?
– Если честно, я их понимаю. Элси кого хочешь напугает. Кто еще из девчонок ее возраста день-деньской ловит глюки на кладбище?
– Гидеон, если подруги Элси позволяют себе антисемитские шуточки, мы этого так не оставим. И я обещаю…
– Мама! Ради Б-га, хотя бы на пару секунд забудь об антисемитизме и послушай, что я говорю. Помимо
