вперед, разрезая ночной воздух.
— Что? Так ты собираешься ему помочь? То, что он не может держать свою суку в узде, не должно тебя беспокоить. Ты выше этого, Валентино, — сказал он, в его тоне просачивалась скука. — О. Тогда найди ее, можешь считать это своим развлечением на вечер. Покажи пример всем остальным, — Массимилиано сбросил звонок и окинул меня взглядом, прежде чем снова сосредоточиться на дороге.
— Что это было? — спросила я, поворачиваясь к нему, рассматривая его так, словно видела впервые.
Бежевый костюм Brioni, сшитый на заказ, безупречно сидел на его фигуре. Длинные волосы, взъерошенные ветром, проникающем в откинутый верх Бугатти «Диво», казались танцующими в потоках воздуха.
— Валентино, — ответил он, когда машина плавно остановилась перед знакомым семиэтажным зданием из серого бетона.
Я посмотрела на него, чувствуя, как в животе зарождается знакомое напряжение, а затем перевела взгляд на Массимилиано.
— Женщина одного из капо, Григорио, сбежала. У нее есть секреты, которые могут разрушить всю его работу в Вегасе. Какая-то хуйня с частным детективом, но тебе не стоит беспокоиться. Это всего лишь любительская возня. А Валентино скучно. Пусть развлекается.
— Хорошо, — кивнула я, — мне пора, — я подалась вперед, целуя его в губы, а затем потянулась к двери. Дверь открылась вверх, и я вышла из спортивной машины. Направляясь к зданию, я заметила, как словно из ниоткуда появилось несколько солдат, которые теперь следовали за мной.
Мои шлепки, купленные в местном торговом центре в Коста-Рике вместе с Нирваной — прямо перед тем, как ей запретили путешествовать, — шуршали по бетонному полу. Над головой гудели флуоресцентные лампы, освещавшие мой путь, пока я шла по коридору, минуя лифты и лестницы, направляясь к двери, расположенной между туалетом и кладовой уборщика.
Один из солдат опередил меня, распахнув дверь прежде, чем я успела коснуться ручки. Он молча отступил в сторону, пропуская меня внутрь.
Как только переступила порог, меня накрыла волна напряжения. Не в силах заставить себя поднять глаза или поздороваться, я молча последовала к своему месту. Опустившись на дешевый металлический стул, я скрестила ноги в щиколотках, подложила руки под себя и попыталась унять нарастающую панику.
В комнате царила угнетающая атмосфера. Кто-то говорил, но я не пыталась вслушиваться. Потому что мне не хотелось их слышать. Это было неправильно — учитывая, что я пришла сюда, чтобы меня услышали.
Не могла объяснить охватившее меня онемение. Это было странно. Я была настолько сломлена, что единственным человеком, которого слышала, был Массимилиано. Голос остальных растворялся в фоне, превращаясь в бесполезный белый шум. Только он оставался единственным, кого мой разум воспринимал. И единственным, кто представлял настоящую опасность.
Защитный механизм психики? Возможно.
Я сглотнула, глубоко вдохнув и выдохнув, и приоткрыла губы в надежде, что смогу заговорить. Уже несколько месяцев я не общалась ни с кем, кроме Массимилиано и Нирваны. Последней, с кем я говорила, была Луан. Она пыталась понять, что со мной случилось, засыпая меня вопросами, но я не могла рассказать ей правду. Не могла разбить ей сердце еще сильнее, поэтому просто молчала, и говорила, что со мной всё в порядке.
Я приходила сюда, потому что мне нужно было с кем-то поговорить. Но как бы я ни пыталась, ничего не выходило.
Опустив голову, я крепко зажмурилась, чувствуя, как тревога разливается по венам, заставляя сердце гулко биться в груди. Мне было ненавистно это ощущение. Ненавистно, что тревога стала частью меня. Но это была новая я.
Я ненавидела одиночество и не могла находиться вдали от Массимилиано. Меня буквально разрывало от желания вскочить со стула, выбежать из комнаты и позвать его. Меня хватало ровно на полчаса, иначе у меня начиналась паническая атака, и я ничего не могла с этим поделать.
Врачи советовали мне открыться и поговорить с кем-нибудь. Но мне нужен был только он.
Массимилиано нравилось, как я к нему привязалась, и, честно говоря, мне тоже. Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности, а это всё, чего я когда-либо хотела.
Набравшись сил, я попыталась еще раз, но и в этот раз ничего не вышло. Слова застряли в горле, прочно зацементированные страхом, и я зажмурилась еще сильнее.
Наконец я нерешительно встала, вытащила руки из-под себя, прижав их к груди — одна сжалась в кулак, вцепившись в ткань рубашки, другая обхватила горло, словно пытаясь силой вытолкнуть слова наружу.
— М... меня зовут, — я замолчала, позволяя словам сорваться с губ хриплым голосом. Тревога не отступала, руки задрожали, зрение затуманилось, и комната, казалось, закружилась вокруг меня, как безжалостный водоворот. Я закрыла глаза, пытаясь заставить себя успокоиться, как вдруг всплыло воспоминание — нежные серые глаза маленькой Мэри, о которой я забыла за эти месяцы, и ее слова:
«Не забывай дышать...»
И в этот момент я улыбнулась — медленно, словно только что разгадала код да Винчи.
— Меня зовут... Даралис, — я сделала паузу.
Но можете называть меня как угодно.
Непроизнесенные слова, казалось, танцевали где-то на краю сознания, напоминая о том, кем я была раньше.
— Просто Даралис, — я произнесла это вслух, чувствуя, как волоски на руках встали дыбом от этой фразы. Просто Даралис…
Мой разум, казалось, повторял эти слова голосом Неомы. Я слышала, как она говорит мне:
«Ты была такой яркой раньше… Посмотри, как ты научилась прятать свои зубы.»
Я прочистила горло, борясь с демонами, о которых никто в этой комнате не знал.
— Здравствуй, Даралис! — пропела вся группа в унисон, как это обычно происходило с каждым, кто решался заговорить. Я выдавила слабую улыбку, опустив голову и разглядывая, как плотно джинсы облегают мои бедра.
— Мне… довелось пройти через многое, — сказала я наконец, начав свою исповедь.
Надежды было мало, что я смогу найти утешение в групповой терапии. Четыре недели назад эти вечерние встречи два раза в неделю, казались такими нелепыми и бесполезными. Но Массимилиано всегда привозил меня вовремя. И всегда ждал. Каждый раз я выбегала из здания, отчаянно стремясь снова оказаться рядом с ним.
— Иногда... иногда я даже не узнаю себя в зеркале, — добавила я, голос был тихим, но ровным. — Особенно тяжело становится, когда я натыкаюсь на свои фотографии тех времен, или нахожу бусы из бисера, спрятанные в глубине запертого ящика, или когда в своих снах вижу места, где когда-то жила моя душа... Именно тогда я вижу разницу. Я вижу всё: улыбку на своем лице, блеск в глазах, непослушные пряди волос, которые никак не хотели укладываться. То, как я смеялась, запрокинув