наш герой в романе Константина Вагинова «Козлиная песнь».
Меня очень радует, что этот отличный, своеобразный писатель сейчас в настоящей моде. Не только его стихи и проза, но и он сам. Загадочная, почти подпольная фигура, человек, с одной стороны, не вписывавшийся в жизнь советского Ленинграда, а с другой, так оригинально, с такого необычного угла ее показавший.
Прозу Вагинова я открыл для себя неожиданно в двадцать лет. Ничего о нем не знал, не читал (если и встречал где-то упоминания, то не отметил). Уже после армии, в 1992 году, в книжном магазине взял толстенький зеленый томик с надписью «Конст. Вагинов» и погрузился… С трудом вырвался, заплатил на кассе и унес книгу домой. И месяца два жил в мире «Козлиной песни», «Трудов и дней Свистонова», «Бамбочады», «Гарпагонианы». Как говорится, читал и перечитывал…
Да, читал и перечитывал и тогда, и позже, но упомянутого в романе «Козлиная песнь» (первое издание – 1928 год) поэта Вертихвостова с Тиняковым не сопоставлял. Впрочем, Вертихвостов упоминается хоть и ярко, но единственный раз.
Лет пятнадцать назад я наткнулся на пост в «Живом журнале» филолога Евгения Козюры. Приведу его с небольшими сокращениями.
К ономастике «козлиной песни»
Литератор Вертихвостов
В главе VIII («Неизвестный поэт и Тептелкин ночью у окна») пристающее к Автору существо в одежде сестры милосердия говорит ему: «А может быть, вы литератор, вы ведь все, подлецы, нищенствуете. Я одного взяла на содержание, Вертихвостова. Он стихи мне про сифилис читает, себя с проституткой сравнивает. Меня своей невестой называет». Вероятнее всего, под фамилией Вертихвостов Вагинов «поселил» в своем романе поэта Александра Тинякова. В первую очередь на это указывает такая деталь, как нищенство, – с 1926 года Тиняков был «профессиональным» нищим, нищенство было и одной из причин его ареста в 1930 году. Скупым сведениям о творчестве Вертихвостова, сообщаемым сестрой милосердия, можно отыскать прямые параллели в поэзии Тинякова. Так, сравниванию себя с проституткой соответствует шестая строфа из стихотворения «Я гуляю!» (1922): «Все на месте, все за делом / И торгует всяк собой / Проститутка статным телом, / Я – талантом и душой!» Под стихами о сифилисе, видимо, подразумевается стихотворение «В чужом подъезде» (1912): «Со старой нищенкой, осипшей, полупьяной, / Мы не нашли угла. Вошли в чужой подъезд <…> Засасывал меня разврат больной и грязный, / Как брошенную кость засасывает ил, – / И отдавались мы безумному соблазну, / А на свирели нам играл пастух Сифил!» <…> Наделение «перенесенного» в роман Тинякова фамилией Вертихвостов, скорее всего, связано с его репутацией исключительно беспринципного человека, сложившейся еще с 1916 года, когда открылось, что он практически одновременно сотрудничал в кадетской газете «Речь» и черносотенной «Земщине». <…> Все это объясняет, почему Вагинов в качестве этимона для фамилии своего персонажа выбирает выражение вертеть хвостом «хитрить, лукавить» (ср. глагол хвостить «врать, наговаривать, сплетничать»). <…> По всей видимости, отношения Тинякова с советской властью воспринимались современниками именно так.
Работа над этой книгой кроме всего прочего открыла мне, сколько людей не просто читают, а изучают произведения. Буквально дословно. Спасибо им…
Возвращаюсь к Вагинову. С Тиняковым он если и не был знаком, то, очевидно, о нем знал – Александр Иванович написал по крайней мере две рецензии, в которых есть оценки вагиновских произведений. В газете «Последние новости» от 23 октября 1922 года читаем: «Но и эта вещь (как сказали бы сейчас, художественное эссе „Монастырь Господа нашего Аполлона“. – Р.С.), и стихи Вагинова, однако, с несомненностью говорят, что дарование у него есть, что Мир он видит по-своему и только не умеет внятно рассказать об этом».
И 18 декабря того же года и в той же газете: «…Если в стихах Вагинова мерцают все же искры талантливости, то в его прозаической вещи – „Звезда Вифлеема“ – нет уже ничего, кроме голого бреда. <…> Возможно, что для психиатра записки Вагинова и будут очень интересны и поучительны».
Десять лет назад, после выхода «Navis nigra», некоторые критики писали, что автору нужны услуги психиатра, теперь же Александр Иванович советует обратить внимание психиатров на Вагинова и его записки.
* * *
Книга Бенедикта Сарнова «Пришествие капитана Лебядкина. Случай с Зощенко»[70] вышла в 1993 году. Я позволю себе привести, с некоторыми сокращениями, фрагменты, касающиеся нашего героя.
Оговорюсь под конец книги, что считаю цитирование делом неблагодарным и даже нехорошим. Оправдание у меня (как, наверное, и у многих цитирующих) одно – вдруг кто-нибудь заинтересуется книгой, из которой цитата приводится, и прочитает всю книгу.
Фрагмент первый:
Наиболее последовательным из учеников капитана Лебядкина, с легкостью усвоившим не только его космогонию, но и его мораль, был Александр Тиняков.
Широкую и всеобъемлющую лебядкинскую формулу «Плюй на все и торжествуй!» Тиняков развернул и конкретизировал, недвусмысленно и подробно разъяснив, на что именно он плюет и как именно намерен торжествовать… (Далее следует стихотворение «Радость жизни». – Р.С.) <…>
Тут, пожалуй, уместнее вспомнить даже не капитана Лебядкина, а другого персонажа того же Достоевского:
Свету ли провалиться иль мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить.
Да, это он, «подпольный человек» Достоевского, вышел из своего подполья непосредственно на арену Истории. Вышел и заговорил в полный голос. Заговорил даже стихами: «Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь / Падалью, полной червей, / Но пока жив – я ликую над трупами / Раньше умерших людей».
Животная эгоистическая радость по поводу того, что кто-то умер, а я вот пока еще жив, присуща человеку. Она свойственна не только отребью человечества. В той или иной степени это чувство может испытать каждый. Но рано или поздно в сознании нравственно нормального человека это чувство неизбежно вытесняется другим, более высоким: чувством трагического равенства всех живущих перед лицом смерти, сознанием, что колокол звонит по тебе. Именно оно, это высокое чувство своей причастности всему роду человеческому, и было во все времена источником и предметом поэзии.
Конечно, поэзия говорила людям не только это. Она говорила и другое. Она говорила, например: «Мертвый в гробе мирно спи, / Жизнью пользуйся живущий…»
Она утверждала право каждого живущего ходить по могилам, есть кладбищенскую землянику, вкуснее и слаще которой нет, и жить, не смущаясь тем, что под каждым могильным камнем лежит, как говорил Гейне, целая всемирная история. Да, она утверждала и это. Но как!
Идешь на меня похожий,
Глаза устремляя вниз,
Я их – опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
