Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
Наш столик почти целиком оказался на солнце, но это какбудто не тревожило старика. Блестя малиновым лбом, задумчиво подперев ладоньюподбородок, он едва шевелил губами, будто повторял давно произнесенные,посвященные кому-то и растаявшие в сыром воздухе Львова слова. И вдругпроговорил по-польски:
– Куба, я мам дзисяй дзень народзеня, мам сэдэмнащэлят… – И очнулся: – Прошла жизнь. Понимаете? А я вижу Яню совершенно ясно:отворилась дверь, и будто ангел вышел из брамы.
И как нарочно, после его слов из дверей сувенирной лавкивышла Лиза. Судя по ее виноватой и одновременно удовлетворенной улыбке,иранский шах мог ей позавидовать.
Доктор Зив вдруг поднялся из-за стола и сказал:
– Не могу, не буду больше смотреть. До сих пор больно,вот что значит юношеская любовь. – И, перейдя на английский, пожелал мне иподошедшей Лизе приятного обеда, чудесного вечера и благополучной обратнойдороги.
– Рад был повидать вас, доктор Горелик.
– Борис, – поправил я. – Давайте наконецостановимся на этой версии.
– Борис, конечно… Вы не возражаете, если я запишу ваштелефон?
– Само собой, Яков. Да и я ваш с удовольствием запишу,отчего же…
Мы продиктовали друг другу номера своих телефонов, и онпошел, не оглядываясь, по дорожке меж деревьями – к своему домику, наверное…
* * *
…На обратной дороге в Иерусалим – а мы возвращались втемноте, и я был сосредоточен на однополосном извилистом шоссе – Лиза тонадевала, то опять снимала купленный кулон, подносила его к лицу и вселюбовалась камнем и тонкой ювелирной огранкой. И говорила без умолку. Она былав хорошем настроении, развлечена покупкой – я мог гордиться удачной вылазкой.
– Думаю, это бирюза, – говорила она. – Нопродавщица назвала как-то иначе: «эйлатский камень», почему?
– Это местный камень, очень красивый. Бывает и красным,и синим, и зеленым.
– Но согласись, что мой – изумительного редкогооттенка! Похож на павлинью грудку, согласись!
– О да. Замечательная штука. Я рад, что он досталсятебе.
– А главное, – продолжала она, – этотудивительный природный рисунок на нем – балерина на пуантах… Будто перомнарисовано. Ты обратил вни мание?
– Балерина? М-м-м… – Я скосил глаза, но тут жеснова перевел взгляд на дорогу. Сзади ехал какой-то борзый малец, который ужедважды пытался меня обойти, ничуть не опасаясь получить в лоб таким жевстречным идиотом. – Я потом посмотрю, Лиза, ладно?
Она снова надела кулон на шею, откинула голову на валиккресла, покачала ею, удобнее прилаживаясь, и сказала:
– Я потому его и выбрала, хотя там были и другиеизумительные вещи. Он мне напомнил… Ты же знаешь – это такая большая часть моейжизни. Все детство на трамвае в балетную школу, занятия у станка… А там вечнаяТатьяна Михайловна орет: «Лиза, убери задницу! живот развесила! сними живот!держи спину, коровище! держи голову!» А начинает так ласково, мелодично, подмузыку: «Ак-кура-атненько, кра-асивенько, тондью-батма-ан, плие-е-е,дэми-плие-е-е», а потом вдруг как гаркнет: «Лиза, задница!»… А что творилось,когда мы приступили к занятиям на пуантах! Эти пуанты сначала надо быловыследить, выбегать, выстоять, купить, потом они не подходили по ноге. А на моюногу вообще никогда ничего невозможно было достать. Начинался процессподшивания, прогибания, размягчения, привыкания… Ноги стирались в кровь. Ятаскала пуанты в портфеле в школу, якобы чтобы тренироваться на переменках, нои, конечно, чтоб пофорсить перед ребятами. Зато моя популярность как балерины вшколе была огромной.
– Тебя как-то показали по телевизору, помню…
Я решил не напоминать ей – ктоименно летом закупал, ктопрогибал, размягчал и так далее, короче, кто подготавливал ей пуанты на целыйгод, до следующего своего приезда…
– Тогда все смотрели один канал и тебя видели все. Ятоже видел. Ты просто была звездой школы.
– Ага, – она удовлетворенно улыбалась, глядя надорогу сквозь смеженные веки.
– Лиза… – проговорил я, еще не зная и сам непонимая, зачем спрашиваю. – А ты… совсем не помнишь своей мамы?
Она не удивилась вопросу, даже головой не шевельнула.
– Голос, – отозвалась она спокойно. – Всюжизнь помнила мамин голос. Поэтому так испугалась, когда Вися позвонила, –у них были поразительно схожи голоса; тембр низкий, певучий. Только у Висиболее жесткие интонации, – но Вися к тому времени много лет прожила вСамаре.
Она умолкла, больше не щебетала, и я ее не тревожил. В концеконцов она задремала. Все же для нее сегодняшний день оказался очень насыщенным– после размеренной-то больничной жизни…
Я молча вел машину вдоль моря, догоняя свет собственных фар,вдыхая запахи соли и трав в сухом ветре, запахи нагретых камней и финиковыхплантаций; затем свернул на новое шоссе, освещенное двойным рядом глазастыхфонарей.
Лиза спала, откинув голову на изголовье кресла. По еепрофилю витражного ангела волнами проходил свет желтых фонарей, точно онаплыла, покачиваясь, в лодке, – в этом было что-то волшебное.
Надо бы еще вывезти ее на Средиземное море, думал я, пустьпоходит по песку босая, это расслабляет, успокаивает… И вдохновился: а что,снять два номера, переночевать в домиках на берегу, где ночами море шумит чутьне у самой подушки… И снова задержал взгляд на ангельском профиле, безмятежноплывущем в мерном колыхании света вдоль темных холмов Иудейской пустыни; ну чтож, вполне уместно: сюда-то и захаживали Божьи вестники…
И, поднимаясь к Иерусалиму, все поворачивал голову,задерживаясь взглядом на прозрачном профиле. Пока не спохватился.
Нет, сказал я себе жестко. Нет, дурак! Никуда ты больше еене повезешь, и ничего ты не снимешь. Вот скоро ты ее долечишь, и пустьприезжает за ней ее муж, и пусть он ее увозит…
Мысленно пробежав минувший день, вспомнил, как, восхищаясь илюбуясь всем вокруг, Лиза почти все время говорила только о нем, упрямо неназывая егопо имени. Яркий цветок заморского куста родом с Гаити или Таитивызывал у нее в памяти совсем другую картину: очередную жгучую на него обиду,какое-нибудь воспоминание, касающееся их обоих – их гастролей, их обиталищ, ихжизни. И когда я уже готов был выразить некоторое раздражение этим, меня какобухом по башке ударили: да она же просто не помнит себя без него, подумал я.Он был в ее жизни всегда. Был ее учителем, ее тираном, ее рабом. Он просто сталее создателем – в отсутствие остальных учителей. Эту девочку, которую поочереди опекала целая шеренга шалавых нянек во главе с сомнительным папашей, посути дела, воспитывал – в том единственном смысле, который предполагает этослово, – один лишь мой несчастный, нервный, деспотичный и нежный – мойбезумный друг…
* * *
…Бисерную трель своего нового телефона я услышал, поднимаясьпо лестнице, и, пока доставал из кармана ключ и вставлял его в замочнуюскважину, телефон все переливался ксилофонными бимбомами, мгновениями как быуставая, но сразу же опять требовательно возвышая звон.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
