Кроухерст давал имена и другим морским обитателям. Одной из его любимцев была рыбка дорадо по имени Десмонд, которую, как грустно отметил Кроухерст в своем журнале, съела акула. 29 января моряк в первый и единственный раз нарушил обет молчания и доверил сокровенные мысли бумаге. В журнале появилась запись: «Прошлой ночью лежал на палубе, смотрел на луну и думал о с…» Следующее слово написано неразборчиво, и его можно прочитать как «семья», «судьба» или «совесть». Размышлял ли он о собственной смерти, обдумывал ли текущее затруднительное положение или вспоминал об оставленной в далекой Британии семье – в тот момент моряк, очевидно, испытывал очень сильные эмоции.
Подавленное настроение и наблюдения за рыбами и птицами подвигли Кроухерста сочинить басню, где отражалось его психологическое состояние. Героями в ней были птица (собирательный образ всех птиц, которых он видел) и рыба-лоцман. Птица уже не являлась просто элементом окружения, придававшим произведению правдоподобие. Обреченная на одиночество и скитания, грязная и бесприютная, не нашедшая места в этом мире, для Кроухерста она стала мощным символом его внутреннего состояния и возможного саморазрушения.
«ИЗГНАННИК
Я, должно быть, испугал ее, когда неожиданно вышел из-под козырька. Я мочился, стоя на корме, совершая обычный утренний ритуал – вносил свою лепту в пополнение объема воды в океане, и вдруг ощутил сильное колебание воздуха от взмахов крыльев, характерное для многих наземных птиц. Из всех пригодных для посадки мест птица выбрала шлюпку. Внешним видом она напоминала филина размером около восьми дюймов от кончика клюва до хвоста. У птицы было коричневое оперение с темно-желтыми пятнами, а по краям крыльев с верхней стороны виднелись два светлых участка. К ней невозможно было подойти, как и к любому изгнаннику. Птица улетела, как только я попытался приблизиться к ней, и опустилась на краспицу бизань-мачты, где и висела, отчаянно цепляясь за качающиеся штаги не предназначенными для этого когтями. Она была грязной, взъерошенной и дрожащей, а в ее полуприкрытых глазах читалась неимоверная усталость. Птица все время втягивала голову, распушала перья, тщетно пытаясь защититься от ледяного ветра, и время от времени нервно хлопала крыльями, готовясь подняться в воздух немедленно, если вдруг сорвется с мачты.
И тут серая унылая завеса в сплошном горизонте разорвалась, вдалеке сверкнула яркая вспышка, и птица сорвалась с места, улетела. Но в тот же миг горизонт заволокло серостью, птица вернулась, снова села на бизань-гик, отчаянно цепляясь за бизань-шкот. Я поднял дополнительные паруса, и моей спутнице пришлось туго, когда она попробовала посоревноваться с яхтой в скорости. Еще труднее было ей усесться на облюбованную жердочку.
Бедный изгнанник – огромный альбатрос, черт его побери! Его крылья, распахнувшиеся во всю неимоверную ширь, рассекают воздух как два больших ятагана, и каждый взмах стоит ему неимоверных усилий, когда он кружит у лодки в тщетной попытке выжить.
Я не могу сбавить скорость, чтобы облегчить жизнь этому изгнаннику. Я уже заметил далеко на горизонте свой просвет. Наконец «филин» покинул свой ненадежный насест, поднялся в воздух, храбро летя против ветра, и вскоре исчез из виду. Мне стало тяжело на сердце, и на глаза навернулись слезы. Жизнь этой птицы была так похожа на мою: она тоже отправилась навстречу солнечному свету, на восток, прямо на восток, летя против ветра туда, где в 4000 миль лежала земля. Легкий путь на попутных пассатах до суши, лежащей всего в нескольких сотнях миль – в Южной Америке, – это не для нее. Птица скрылась за горизонтом, который тотчас стал серым. Она решила отправиться на восток.
И снова я почувствовал соблазн сбавить обороты, чтобы птица могла найти на моей яхте место для отдыха, если ей опять станет невмоготу. Я чувствовал, нас сближает что-то, но в то же время каким-то образом догадывался, знал, что она больше не вернется. Нас обоих поразил один и тот же недуг. Жертвы этой болезни привыкают к ограниченным пространствам и выучиваются довольствоваться малым, удовлетворяясь лишь тем, что им удается найти по случаю. Из своих собственных ресурсов они черпают силы, стараясь во что бы то ни стало отсрочить момент неизбежного низвержения в ледяные воды смерти. Была ли она самым слабым звеном, выброшенным из перелетающей в другие края стаи, или же этот «филин» был самым сильным из всех и отправился в одиночное путешествие, чтобы посмотреть, что находится за теми опасными водами, от которых предостерегали старейшины? Насколько я знаю, филины не принадлежат к перелетным птицам. Мне хотелось бы думать, что эта пернатая тварь была одной из тех, кто решился воспользоваться шансом исследовать новые земли. В любом случае «филин» был изгнанником, обреченным, по всей вероятности, умереть в безвестности и одиночестве, как умерли души многих его собратьев по несчастью из числа людей, забытых своими соплеменниками. И все же они признавали, что есть один шанс на миллион познать неизведанное, увидеть что-то новое, постичь невероятное.
