можно жар-птицей испортить стену, бабушка?! – спросила Лара.
– А кто разрешил?! – заклинило бабулю.
И тут началось!..
Нет, Лара, конечно, отбила птицу, но, можно сказать, полегла в бою.
Вот и с гардеробщицей…
А дело было так.
Лара была первой в библиотеке, Лара торопилась на лекции. В гардеробе пусто – ни гардеробщицы, ни пальто. Лара потопталась на месте, поаукала гардеробщицу – нет ответа. И тогда Лара сама прошла в гардероб, повесила пальто, взяла номерок… и тут, как из-под земли, выросла гардеробщица, будто ждала ее – ага!
– Это чтой-то вы тут самовольничаете! – заорала дурным голосом тетя. Лара даже вздрогнула. Пришла в себя и спокойно ответила:
– Я немного помогла вам работать, а что?
– Да кто разрешил?! – подступала тетя.
– Так никого же не было!
– Не было, значит стойте и ждите! – орала тетя, предвкушая диспут, захватывающий спор, когда душа с душою говорит. – А потом пальто пропадают!
– Какие пальто?! – опешила Лара. – На вешалке ни одного!..
– И что?! – не сдавалась тетя. – И что из того?! Стой и жди, тебе говорят!
Образ гардеробщицы был для Лары как на ладони: плохие друзья в детстве, ссоры родителей, неудачное замужество (то есть жизнь без любви), неблагодарные дети, выросшие в атмосфере этой нелюбви, сволочные соседи и, как следствие, желание кому-то за это отомстить: например, читателям.
И Ларе очень хотелось сказать на манер бальзаковского графа де Ресто: вы были плохим ребенком, плохой женой (ели поедом своего мужа), плохой матерью и стали плохой гардеробщицей. Но она спешила на лекции и, унизив тетю Нобелем и профессором (в президиуме тете не сидеть! через Ларин труп!), пошла вон.
В общем, у Лары и гардеробщицы были свои старые счеты. Но Лара о них забыла. И поэтому подошла к Лизавете Ивановне с открытым забралом – прямо в ее открытую пасть. Да еще поздоровалась (привычка такая у Лары – здороваться).
А гардеробщица ее ждала. Полгода ждала, пытливо высматривая ее дорогое ненавистное лицо, лелея месть и держа наготове в клюве яд, полгода репетируя, ища слова, подбирая покрепче (о-о, стра-ашные слова она знала!), готовя блюда кровожадной мести и желая угостить ими Лару до отвала. В общем, кипела огромная работа души. И день и ночь, и день и ночь.
И угостила. Тонкой, женской, изощренной местью.
– А вы пенсию получаете? – безобидным тоном спросила Лару гардеробщица, когда Лара пришла получать пальто.
– Что? – не поняла Лара.
Гардеробщица, вкусив сладкой мести, продолжила:
– Я говорю, пенсию вы получаете? Я к тому, что, не знаете, задержат в этом месяце или нет?
Ларе было тридцать восемь. То есть до пенсии как до космоса. Выглядела Лара на тридцать, ее вообще принимали за студентку, требуя студенческий при входе. То есть уязвить Лару этим было сложно, но… можно. «К чему бы это?» – подумала Лара.
И тут, увидев довольное, словно хорошо пообедавшее Ларой лицо гардеробщицы (глаза сияли, как зеркало души!), Лара все вспомнила.
И поняла.
И оценила.
И восхитилась.
И рассмеялась.
– Вы интересная женщина! – сказала Лара. Причем совершенно искренне.
– В каком смысле? – опять обиделась гардеробщица.
– Во всех!.. – с чувством ответила Лара. – Всего вам доброго, – и, накинув пальто, вышла из библиотеки.
И там, на улице, через семь кварталов, вспомнив ее расстроенное лицо, Лара вдруг подумала: господи, как глупо, какая я злая и мстительная! Того ли желала тетя, того ли алкала ее натруженная душа?! Не могла, что ли, сделать тете приятное и сказать ей: ах ты, зараза! глаза протри, очки надень!.. и все такое прочее, доступное, родное, в чем тетя была как муха в варенье!.. Так нет же: здравствуйте!.. спасибо!.. какая вы интересная женщина!..
Вот зараза.
Игра в классики
Белые ночи
Тетя Настя любила белые ночи: потому что не надо было включать свет. А значит, и платить за электричество. И это очень радовало старую Настю, получавшую копеечную пенсию.
Нет, возможно, когда-то у нее были и другие белые ночи, ведь не зря она звалась Настей (а когда-то, быть может, и Настенькой!.. И был у нее свой Мечтатель, все глядевший на девушку издали, но дальше этих взглядов дело так и не пошло).
И был жених…
И была война.
Но теперь были только соседи по коммуналке. Которые ничего особо плохого тете Насте не делали, врать не будем, а просто жили и ждали, когда она умрет и комната освободится, а там уже ремонт, обои, веселые занавесочки…
…Теперь она уже Там, где всегда белые ночи, где всегда свет, и это, я думаю, очень радует тетю Настю, потому что за него не надо платить.
Все уже оплачено жизнью на Земле.
Господин из Сан-Франциско
Раз в год некий господин из Сан-Франциско откладывал свои дела, покупал билет, садился в самолет и прилетал в свой родной город – исключительно для того, чтобы собрать своих бывших друзей и послать их всех к чертовой матери.
А другой причины и не было.
Этот город предал его, предали друзья, разлюбили любимые, и не было даже улицы, где он жил когда-то, и не было дома – ничего не было!..
А в Сан-Франциско все было: семья (и не одна!), дом, дело – и не было никакой нужды тратиться на дорогу: климат дрянной – он простужался, люди дрянные – они опротивели, ностальгия? Ах, оставьте эти глупости. Никакой ностальгии не было.
В кругу бывших друзей он выступал почему-то ответчиком – за Ивана Поддубного, которого (сто лет назад!) нагрела Америка, за «ножки Буша» с пенициллином, за Вьетнам, конечно, за Косово, за гимнаста Немова и даже за Чингачгука Большого Змея!.. И по поводу открытия второго фронта тоже было очень много неприятных вопросов.
– А пошли вы все к чертовой матери! – в конце концов говорил он. И собирался назад, в Сан-Франциско.
– Больше не приеду, – каждый раз обещал он бывшим друзьям, увозя на память одни обиды. – Прощайте.
И приезжал снова.
И даже стал ездить по два раза в год.
И каждый раз, недовольный, простуженный, он клял этот город, предавший его когда-то. И друзей, сделавших то же самое…
И ближе этих предателей у него никого не было.
Смерть и дева
Она позвонила из больницы и сказала: вы знаете, я проснулась ночью, а у кровати сидит женщина и молча смотрит на меня… Как вы думаете, Евгений Юрьевич, это была Смерть?
– Какой ужас!.. она испугалась?
– Нет, – бодро ответил Евгений
