в длинном и узком зале, увешанном гобеленами.
"Здесь, – сказал гид, – раньше стояли на посту солдаты. Князь Паскевич, наместник," (тут он скорчил презрительную гримасу) "будучи и сам солдатом, не интересовался искусством и приказал замазать краской прекрасные фрески. Могу лишь добавить, что он являлся отъявленным солдафоном, истинным русским" (ещё одна гримаса отвращения) "и диктатором худшего пошиба. Память о нём искренне ненавидят все поляки".
"Сейчас самое время рассказать гиду, кто ты такая. Ему бы это понравилось, – прошептал Вик, радостно улыбаясь. – Разве ты не стала бы популярна в роли правнучки Солдафона?"
Теперь я жалею, что не сделала этого – забавно было бы посмотреть на лицо того человека. С ним, наверное, случился бы лёгкий припадок или он бы меня выгнал!
Мы прошли через зал с картинами, через зал, где раньше размещалась русская православная церковь Паскевичей, дальше и дальше по бесконечным залам и приёмным, пока наконец не оказались в большой бальной зале. Это было красивое помещение с мраморными колоннами и расписным потолком, на котором изобразили богов на горе Олимп, причём фигура Юпитера олицетворяла царя, а обнажённая женщина – его фаворитку, окружённую многочисленными придворными дамами.
"Прежде чем мы двинемся дальше, – произнёс экскурсовод сначала по-польски, а затем по-английски, по-немецки и по-французски, – давайте полюбуемся на польского орла над этими грандиозными дверями. Дамы и господа, об этом существует история, которую я вам сейчас расскажу. Прошу внимания. Будьте добры, соблюдайте там тишину. Благодарю вас. Итак, дело в том, что князь Паскевич был очень возмущён присутствием польских орлов в его лучшей бальной зале и написал письмо императору России (ещё одному солдафону – даже хуже, чем Паскевич), спрашивая, что ему с ними делать. 'Ничего, – ответил тот, – совсем ничего, так как теперь это мёртвые птицы, они совершенно мертвы'. Что ж, дамы и господа, так орлы и остались, но лишь для того, чтоб потом пробудиться от своей временной смерти" (тут голос мужчины поднялся до драматической высоты) "и вновь победоносно пролететь над Польшей".
Воцарилась почтительная тишина, а потом кто-то запел патриотичную песню "Ешче По́лска не згине́уа"81, тогда как другой мужчина саркастически заметил: "Интересно, Николай и Паскевич захотели бы сейчас увидеть этих орлов?"
"Давайте пойдём дальше, – торжествующе сказал гид и провёл нас в тронный зал, зал послов и маленькую угловую комнату с исключительно дивным паркетным полом и крупными портретами Екатерины Второй, Фридриха Великого и Марии-Терезии Австрийской. – Они хранятся здесь как вечное напоминание польским людям о том унижении, которое совершили эти три монарха, а именно о разделе Польши". Он сделал паузу, пристально на всех поглядел и продолжил: "В центре этой комнаты вы видите небольшой круглый стол. На нём раньше лежали корона и скипетр. Теперь же давайте проследуем в личные покои польских королей и российских наместников", – и он повёл нас по коридору, тянувшемуся до второй анфилады комнат … И вот я в личных апартаментах прадеда, хотя вся мебель отсюда была вывезена и остались только стены. Здесь он жил и правил, здесь танцевала и играла бабушка, а моя мама бегала по комнатам, будучи малышкой …
"Будьте добры, давайте продвигаться вперёд все вместе", – воскликнул гид, запирая за собой дверь за дверью и становясь всё более говорливым и любезным по мере того, как мы приближались к концу экскурсии и начинали рыться в своих кошельках.
Через пять минут всё было кончено, и, сбросив тапки, мы оказались в том же сыром холодном зале, откуда менее часа назад начали наш обход. Посещение Замка, которого я с таким нетерпением ждала, завершилось.
Мы прошли по мосту над Вислой и оглянулись на Замок. Снова он показался мне очень знакомым, так как в гостиной моей матери раньше висела большая картина маслом, изображавшая точно такой же вид, пойманный с того же ракурса. Давным-давно художник стоял там, где теперь стояла я, и нарисовал то, что почти сто лет спустя я сняла своим "Кодаком". Всё это с моей стороны не ностальгия и не сентиментальность – это просто чувства, которые, несомненно, испытывает любой, когда внезапно сталкивается с прошлым семьи и с корнями, столь глубоко уходящими в ту землю, по которой некогда ступали родные ноги …
За кофе о Германии и России
Виктор Блейксли
Вернувшись на несколько дней в Берлин по пути из Польши в Прагу, я пообедал с тремя мужчинами в неприметном кафе, расположенном рядом с Доротеенштрассе в переулке на втором этаже. Наш столик был в дальнем углу, откуда мы могли видеть каждого, кто поднимался по лестнице. Только ещё одна пара, судя по всему, влюблённых, сидела в противоположном конце зала, не обращая на всё вокруг происходившее ни малейшего внимания. Было почти четыре часа дня – самое подходящее время для встречи, – и, оставшись практически наедине, мы могли свободно болтать сколько душе угодно. Гитлеровская кровавая чистка, бушевавшая в течение последних двух месяцев, всё ещё держала возбуждённое население в тисках страха, однако тут было тихо и, насколько мы могли судить, место было защищено от посторонних ушей.
У нас была странная компания. Эдриан Флауэрс, американец, пробыл в Европе немногим более двух лет, пытаясь наладить экспортный бизнес для своих работодателей как в Германии, так и в России. Он курсировал между Москвой и Берлином, постоянно жалуясь, что никак не может покрыть свои расходы. Пока что находясь на солнечной стороне тридцатипятилетия, он относился к своей работе как к удовольствию – энергично и серьёзно. Генрих Тиллсон, ещё один участник нашей группы, был флегматичным немцем, зарабатывавшим на жизнь оптовой торговлей кожей, и наше знакомство случилось два года назад, когда мы встретились в Ленинграде. Он всё время пытался заставить Флауэрса понять, что у них есть точки соприкосновения, на которых можно построить взаимовыгодную торговлю, хотя бы и путём бартера, чтобы обойти всё более пугающие тарифы. Четвёртым человеком за столом, сидевшим напротив меня, был русский по фамилии Злотский, который, уехав после революции в эмиграцию и работая в Германии химиком, являлся большим другом Тиллсона.
По дороге в кафе мы со Злотским шли впереди двух других, и тот признался, что ему не терпится навсегда вернуться на родину.
"Что вы имеете в виду под 'навсегда'? – спросил я. – Вы уже там побывали?"
Да, он уже там побывал. Шесть месяцев назад он тайком проник на круизный лайнер под вымышленной фамилией, чтобы повидаться со своей матерью, а позже сумел довольно успешно проехать по Европейской части России, оставшись нераскрытым. По его словам, его мать
