«Роллингов» толкнуть не успел, шмон помешал. Я всё на хате у Ляли оставил. Она двух чухонцев окучивает, к вечеру обещала пять пар сапог «на манной каше» на круг дать. Кто возьмет?
– Ходовой пэкидж. Только громоздкий, мороки много. Больше одной пары за раз не толкнешь. Сколько Лялька хочет?
– Шестьдесят ей, остальное, что наваришь, – твое.
– Лады, возьму, – повеселел Анкл Сом.
Славик наклонился к Борькиному уху:
– А где они всё это берут?
– Интуристов бомбят, – уважительно растягивая гласные, ответил Борька. – Прямо у басов, автобусов ихних то есть. Сегодня у гостиницы «Советской» бритиша́ нарисовались, целых два баса. А финики – те каждый день почти, только бомбить и успевай.
Славик представил, как «волосатые» скидывают бомбы на автобусы, а на бомбах вместо «На Берлин!» написано «На интуристов!».
– Понятно… – Славик шмыгнул носом. – А продают где?
– На Галёре обычно. И в Теплой Трубе. – Борька поглядел на Славика, как на глупого октябренка. – Ну, Галёра – Гостиный Двор – зыришь? – а Труба – переход подземный через Невский. И еще во Фрунзенском. И у «Альбатроса». Знаешь, как опасно? Чуть зазеваешься – менты тебя цап! И статья! Работа точно у разведчиков. Во как!
Славик снова оглядел пеструю компанию. Нет, на разведчиков, которых показывали в кино, они были мало похожи.
Вернулся Гоша-Шкет с сигаретами, ревниво стрельнул в Славика круглыми печальными глазенками. Компания закурила – все, включая Борьку и Шкета. Славику не предлагали, но он и сам с ужасом вспоминал затяг у Вальки в квартире. Его не гнали, но вроде особо и не замечали: ну стоит мальчишка у скамейки рядом с урной, на урну и похожий, и пусть стоит, хорошее дело сделал – товар принес. А уж как любопытно с ними было Славику – и не передать!
Минут через двадцать разговоров на чужом для Славика и непонятном птичьем языке один из парней, Юра-Монтана, мрачным голосом заявил:
– Девок всё нет. Нехороший знак. Пойду Марусе позвоню.
Он захлопал себя по карманам в поисках двух копеек, но во всех тайниках его мудреного прикида попадались только серо-голубые и красноватые бумажные купюры.
«Эх, мне бы так!» – с завистью подумал Славик.
«Волосатые» тоже начали шарить руками по своим обтянутым джинсой задницам.
Славик сделал шаг вперед.
– Возьмите.
Он вынул из-за пазухи тонкую гибкую металлическую полоску длиной со школьную линейку и протянул ее Монтане.
Штуковину эту подарил Славику внук соседки бабы Нины, матрос Лёвка, вынув из своей бескозырки. Ее надобно было всовывать одним концом в монетоприемник уличного телефона-автомата, и когда аппарат жадно икнет, требуя законные две копейки, дать ему чуток глотнуть полоску. Телефон обманется, как младенчик соской-пустышкой, и даст поговорить. А потом бескозыркин каркас вынимается легко: автомат не в силах удержать его своими гландами. Вечные две копейки, можно сказать.
Когда он все это объяснил фарцовщикам, те даже присвистнули и уважительно закивали. Славик почти физически ощутил, как возрос его вес в компании, и от распиравшей его гордости не смог сдержать налезающую на уши улыбку.
– Так у тебя в друзьях морячок? – заинтересованно спросил Джимми.
– Ну да! Почти лучший друг! – заявил Славик. – Плавает туда-сюда, а как на берег – сразу ко мне.
Он, конечно, приврал. Лёвка бабку навещал раза два в год, да и моря-то толком не знал – дежурил на «Авроре».
– Плавает, Славунтий, какашка. А моряки ходят. Ладно, потом расскажешь. – Юра-Монтана, захватив «вечные две копейки», потрусил через садик к ближайшему автомату.
Минут через пять к их группе подошел лощеный франт, «совсем взрослый», как оценил его Славик. Длинное, почти до пят, черное кожаное пальто, такая же шляпа, белоснежный шарф. Никаких бакенбард, лицо чисто выбрито, волосы из-под шляпы не торчат. Очки на нем какие-то интересные – точно два зеркала, отражают все вокруг. И пахло от дяденьки чудесно, Славик такого запаха не знал. Пузырек «Тройного» одеколона соседа, стоящий рядом с их старенькой ржавой ванной, в сравнение с этим ароматом никак не шел.
Парни зашуршали вокруг щеголя, кто-то вынул пачку «Мальборо» и уважительно протянул ему. Человек в кожаном пальто молча вынул сигарету, прикурил от поднесенной ему зажигалки и, затягиваясь, нараспев томно протянул:
Ах ты тело, мое тело,
Тело цвета белого!
Много пило, мало ело,
Ничего не делало… [1]
Сакс передал ему свернутые в трубочку купюры. Тот поиграл маленьким денежным рулончиком и как бы брезгливо, двумя пальцами, сунул его в карман. Выражения глаз из-за очков было не видно, но по манерно опущенным уголкам губ читалась какая-то не то усталость, не то отстраненность.
– Скучно стало в «Сайгоне». Тоска смертная…
Славик восхищенно таращился на мужчину. Чем-то он напоминал ему ковбоя из «Великолепной семерки» и немного пирата.
– Это кто? – тихо спросил он Борьку.
– Яковлев. Уважаемый человек! Это офигеть, кто такой!
– Вы так и зовете его по фамилии?
– Сдурел? Смотри не ляпни! Он для тебя Итальянец, понял?
Итальянец подошел к ним. В каждом зеркале его очков отражалось по Славику.
– Смотрю, новая смена подрастает. Пионэр?
Славик кивнул, боясь моргнуть.
– Гуд. – Итальянец лениво пожевал во рту сигарету и повернулся к остальным: – Что нового, молодая гвардия?
«Волосатые» снова взяли его в кольцо, оттеснив Славика. Он смаковал свою неожиданную избранность, о которой еще днем не ведал, и признался сам себе: «Вот это самое и есть то, что я хочу!» Веяло чем-то запретным, «свободой», как Славик понимал это слово, и можно всё. Всё! И ругаться крепко тоже можно, и мамка не заставит после каждого бранного слова бежать чистить зубы противным порошком!
– Успели скинуть блейзеры-нейлон и джинсу́ – десять пар «Левисов» по семьдесят. К вечеру будут от Джема на подтяжках, лейбл не знаем, но чистый котто́н, хоть и не штатовские.
Итальянец флегматично кивнул.
– А что на точках?
– «Утюги» с Галёры сказали – у ментов чёсы какие-то показательные. Ихних сильно трясут.
Итальянец зевнул, зажав зубами сигарету, и тихо произнес:
– Нужно четыре магнитных браслета для уважаемых людей. Через час.
– Сделаем, – ответило сразу несколько голосов.
– И джинсы, сорок восьмой.
Сакс открыл спортивную сумку из грязно-бежевого дерматина, вытащил оттуда синие сложенные джинсы. Итальянец развернул, погладил холеным пальцем по простроченному желтой ниткой карману, щелкнул со звуком натянутой штаниной, чуть приложил ухо к материи, словно к камертону.
– Люблю этот звук. И запах! – Он с наслаждением эстета проделал еще пару завораживающих манипуляций и окликнул Анкла Сома. – Пакет фирмачный дайте! В подарок несу.
