глазом и сделала несколько шагов в сторону видящего. Встала лицом к лицу. Красивая, румяная, ни грамма макияжа на гладкой нежной коже.
— Не двигайся, — почти пропела она мелодичным голосом. — А не то тебя застрелят.
Поскольку Руслан стоял столбом, то девушка, видимо, обращалась к Бьёрну. Потом переключилась на его ученика.
— Об этом они не говорили, — она протянула руку к его лицу, будто хотела коснуться сияющего глаза.
Передумала. Опустила руку и спросила:
— Помнишь Алю и Женю?
Руслан нахмурился, честно пытаясь припомнить кого-нибудь с такими именами. Потом покачал головой. Глаз болел всё сильнее, но рядом с Радомирой эта боль не имела значения.
— Что, так много детей осиротили, что уже и имён не упомнить? — нахмурилась девушка. — Или вам вообще всё равно⁈
— Ты о чём, красавица? — спросил откуда-то сбоку Бьёрн.
— Ты тоже не помнишь? — чуть повернула голову девушка. — Да, без таких бессердечных мир точно станет лучше и чище!
Левый глаз уже не просто болел, а горел болью. До Руслана наконец начало доходить: эта красивая девушка в длинном платье желает им зла. Желает смерти.
— Как вам по ночам спится, монстры? — зло спросила она.
— Когда как, — хрипло отозвался Руслан. — Кто ты?
— Не твоё дело! Вспоминай Алю и Женю! И их маму, которую они из-за вас никогда не увидят!
Мама и двое детей. Фото с двумя девочками на чужой стене. Красивая женщина, которая повезла их топиться. Ундина халь. Синявка.
— Вспомнил, — кивнула девушка. — Хорошо. А ты?
— Больше информации подкинь, красавица, — отозвался Бьёрн.
— Это дочки ундины, — сказал Руслан. — Помнишь, дело в Садах в позапрошлом году?
— А, помню. Лёха, ты же тоже там был? Иди сюда. Чего стоишь там, как неродной?
Бабушкин, не опуская оружия, сделал пару шагов в сторону Бьёрна, но Радомира крикнула:
— Стой! — и лейтенант замер с поднятой ногой. — Встань нормально. Вот так.
Девушка отошла от Руслана и сказала Бьёрну:
— Не смей с ним разговаривать! Вообще не смей говорить! Этот хоть чуть-чуть раскаивается, а ты нет!
— Синявка хотела нас убить, — негромко проговорил наставник.
— Нет! Она хотела защититься! Спасти себя и своих детей!
Когда Радомира кричит, вокруг неё сгущается ночь, а её волосы, кажется, шевелятся от ветра, которого нет. Это жутко. Это прекрасно.
Левый глаз болел так, что Руслан уже не мог им видеть. Наверное, это значит, что скоро им конец.
— Она хотела спасти детей! Хотела быть с ними! А вы всё испортили! Вы всё испортили! Убей их! Сделай мир лучше и чище!
От боли в левом глазу и виске потемнело в глазах.
Прогремел выстрел.
На секунду всё тело онемело, скованное страхом смерти. Но тут же пришло осознание: вроде бы цел. Бьёрн?
Наставник катался по грязной земле и остаткам снега, сцепившись с Бабушкиным.
Где девчонка⁈
Руслан развернулся.
Радомира была совсем рядом. Слишком близко.
— Без них обоих мир будет лучше и чище, — шепнула она, почти прижавшись к Руслану.
Её лицо светилось в темноте, глаза излучали тепло и доброту. Её слова казались такими правильными.
— Нельзя сиротить детей, — продолжала Радомира. — Нельзя, чтобы девочки плакали, потому что больше никогда не увидят маму.
Руслан завороженно кивнул. Она права: так нельзя. И плевать, что в левом глазу проворачивается раскалённая игла. Так — нельзя.
— Мы сделаем мир чище. Ты не представляешь, что подонки делают с детьми, с их мамами, сёстрами и друзьями. Особенно если дети — другие.
Руслан снова кивнул. Она права.
— Пойдём со мной. Сделаем мир чище. Ты лучше его. Ты мне поможешь.
Радомира протянула руку — и Руслану на секунду захотелось взять её хрупкую ладонь. Пойти с ней творить справедливость. Наказывать мерзавцев, способных оставить ребёнка без матери, надругаться над девушкой или изувечить чужака просто потому, что он отличается. В мире Радомиры всё так просто. Так чисто.
— Идём!
И неважно, что рядом наставник пытается то ли убить, то ли не убивать старого друга. Ведь все они виноваты в том, что синявка не увидит своих детей. В том, что маленькие девочки плачут от одиночества, ища утешения у такой же чужой, как они сами, девчонки.
Руслан с трудом закрыл правый глаз. Левый ничего не видел от обжигающей боли. Лишь слабое свечение на месте Радомиры.
— Вырви его, — прошептала девушка. — Вырви неправильный глаз. Тот, который мешает очищать мир.
Нет. Так нельзя. У Лёхи ведь тоже есть мама или жена. Кто-то ждёт лейтенанта домой. А Бьёрна далеко в родном городе ждёт дедушка.
И никто из них не желал ундине зла.
Так нельзя. Но…
Снова грянул выстрел.
Глаза Радомиры распахнулись, став нечеловечески огромными на бледном лице. Девушка пошатнулась и рухнула под ноги Руслану. Светлое платье на груди стало красным.
Надо бы проверить пульс. Надо убедиться, что ей можно помочь. Но никак не заставить себя наклониться.
— Ты как, ученик? — чужим голосом спросил наставник.
Руслан с трудом отвёл взгляд от мёртвой девушки и повернул голову к Бьёрну.
Наставник был страшен. Его лицо испачкано кровью. В левой руке, опущенной вдоль тела, — пистолет.
Рядом с Бьёрном неподвижно лежал Бабушкин.
— Л… Лёха… он — заплетающимся языком попытался спросить Руслан.
— Живой. Ты как?
Руслан кивнул, чувствуя, как чудовищное напряжение последних минут начинает отпускать, «награждая» тело ломотой и дрожью.
Руки тряслись так, что он никак не мог вызвать спецотдел. Когда ему наконец ответили, он сказал тусклым, как будто не своим голосом:
— Приезжайте. Тут мёртвая девушка. Кажется, одержимая. И раненый полицейский.
Объяснил, куда ехать.
«Спецы» приехали через полчаса.
Бабушкина увезли в больницу. Бьёрна хотели отправить в больницу на другой скорой, но он не давался. Тогда ему что-то вкололи и всё равно увезли. Правда, не медики, а «спецы».
Руслана тоже забрали в местную штабквартиру спецотдела. Там он заявил, что ни слова не скажет, пока ему не объяснят, кто эта девушка и что с Бьёрном.
Его продержали в тесном кабинетике четыре часа. Пытались расспрашивать, но он опустил голову на сложенные на столе руки и впал в тупое оцепенение.
Через четыре часа в тесный кабинетик зашёл Антон Иваныч. Уставший, помятый, тяжело опирающийся на трость.
Вздохнул, глядя на подскочившего со стула Руслана. Поздоровался и сказал:
— Весь в учителя. Ладно,
