Неизлечимая печаль меня гнетет,И только месть – мое законное желанье.
Малерб{49}. «На смерть сына»– А может, сходим к хижине? – коварно предложил Крикун в воскресенье после вечерни, когда все его товарищи собрались вокруг генерала под навесом водопоя.
Бакайе задрожал от радости. Он меньше всего на свете подозревал, что за ним тайно наблюдают.
Впрочем, кроме четырех военачальников, накануне принявших участие в прогулке, никто, даже братья Жибюсы и Гамбетт, не подозревали, в каком состоянии находится хижина.
– Сегодня лучше не драться, – посоветовал Курносый, – так что пойдем по дороге к Донзе.
Все согласились, и небольшая, весело щебечущая и не думающая ни о чем дурном армия пустилась в путь к своему убежищу.
По обыкновению, впереди шел Лебрак. В середине колонны, как ни в чем не бывало, неподалеку от Бакайе, даже не глядя на него, шагал безмятежный Тентен. Позади, не теряя из виду подозреваемого, колонну заключали Крикун и Курносый, раны которых стремительно заживали.
Бакайе был заметно взволнован сложными переживаниями, он не знал толком, что именно по его наущению сделали вельранцы. Что предстоит увидеть в хижине? Какие рожи будут у Лебрака, Курносого и всех остальных, когда…
Время от времени он украдкой поглядывал на них, и, вопреки желанию, в его глазах горели сдерживаемая злоба, потаенная радость и еще легкое чувство страха.
А если они что-то заподозрят? Но откуда они могут знать, а главное, как докажут?
Отряд шел по лесной тропе. Склонившись к верхолазу, Крикун говорил:
– Послушай, Курносый, помнишь своих вчерашних воронов? Ни за что бы не поверил… И все же правда, иногда они приносят беду!
– Давай-ка спросим Бакайе, – отвечал Курносый, к которому каким-то необъяснимым путем вернулся его скептицизм, – спроси-ка его, не видел ли он сегодня утром воронов? Он даже не догадывается, что мы знаем, и не знает, что его ждет. Глянь на него, нет, ты только глянь на эту сволочь!
– Вот наглец! Чувствует уверенность в себе и совершенно спокоен!
– Знаешь, главное – не дать ему удрать!
– Да ладно, он же колченогий!
– Верно, но скачет эта саранча хоть куда!
На другом конце колонны слышался голос Було:
– А мне вот непонятно: неужто после встрепки, которую мы им задали, они снова придут?
– По мне, – отвечал Лебрак, – так у них тоже должен быть тайник. Мы все видели, что, когда они вышли из лесу, у них уже не было палки для брюк Тентена.
– Да, у них точно есть хижина вроде нашей, – сделал вывод Тижибюс.
Услышав такое заключение, Бакайе хмыкнул, что не ускользнуло от внимания Тентена, а заодно Крикуна и Курносого.
– Ну что? Теперь убедился? – шепнул Крикун.
– Да! – отвечал его товарищ. – Вот гад! Ничего, нам он признается во всем!
Отряд уже выходил из лесу, скоро хижина. Теперь они двигались по заросшим тропкам.
– Ах ты, черт! – воскликнул Лебрак, резко остановившись, и, как было условлено, изобразив гнев и изумление, будто он ничего не знал.
Все страшно закричали, стали толкаться, чтобы лучше видеть, и вскоре уже послышались чудовищные проклятия.
– Черт возьми, ну дела! Как это возможно?
– Свиньи поганые!
– Кто же это мог сделать?
– А казна?
– Нет ничего! – вопил Гранжибюс.
– А наша крыша, наши мечи, наша лейка, наши картинки, кровать, зеркало, стол!
– Метла!
– Это вельранцы!
– Точно! Кто же еще?
– Узнаем, – рискнул воскликнуть Бакайе, чтобы тоже что-нибудь сказать.
Вслед за командиром все вошли вовнутрь. Только Курносый и Крикун, мрачные и молчаливые, остались снаружи с палками в руках, чтобы охранять вход, точно херувимы на пороге потерянного рая.
Большой Лебрак дал солдатам поплакать, посетовать и повыть, как чующие смерть собаки. Словно раздавленный горем, он сел в глубине хижины на землю, возле камней, где прежде находилась казна, и, обхватив голову руками, сделал вид, что предался отчаянию.
Никто и не думал выходить: все кричали, угрозы сыпались одна за другой. Потом шумное возбуждение немного поутихло, и громкий и бесплодный гнев уступил место унынию, вызванному безнадежным разором.
