Глава семнадцатая
Ижорская колдунья
Сенька проснулся от странной возни и пофыркивания. Открыв глаза, он увидел голову непонятного вида существа, наклонившегося над ним и явно его обнюхивающего. Сенька не то чтобы испугался, но как-то заробел.
– Кто вы? – тихонько спросил он.
Существо подняло голову, и Сенька сразу понял, что это женщина.
– Нойда, – сказала она, в упор глядя на него большими, очень светлыми, глубоко посаженными глазами, продолжая принюхиваться. Нос у нее был прямой, красиво вырезанный. Но ноздри, находящиеся в беспрестанном движении, были неестественно широкими и, казалось, жили какой-то своей, отдельной от лица жизнью. Волосы у существа были длинные и седые. Скорее, белые, чем седые. Они обильно ниспадали на плечи и стремились куда-то дальше, вниз.
– Я нойда, – повторила она, – колдунья ижорская. И, видя, как он невольно вздрогнул, усмехнувшись, добавила: – Да ты не бойся, «пойка», я не злая…
Чтобы достойно и со вкусом рассказать историю ижорской нойды, надобно нам уделить несколько строк соснам. Нашим балтийским соснам. Хвойных на белом свете немало. И сосен, в частности. Тут тебе и итальянская сосна, вокруг смолистого ствола которой Буратино изловчился намотать длиннющую бородень Карабаса. И могучая калифорнийская секвойя, выросшая в горах Сьерра Невада почти за полтысячи лет до Рождества Христова. И всяческие кедры, пихты, пинии. Но речь пойдет не о них, хотя все они по-своему прекрасны… Милее всех нашему северному взору – пламенеющая на фоне бледного балтийского неба зеленым хлорофилльным огнем своих игл скромная красавица с оранжево-янтарным стволом. Иногда мощным и стройным, как корабельная мачта. Иногда причудливо изогнутым, исковерканным холодным дыханием суровой Балтики, дочери великого Ледника, сползшего со Скандинавских гор много тысяч лет назад…
Мощь ледника была безгранична. Он наступал овальными языками шириной в десятки, иногда в сотни километров. Каждый новый язык наплывал на предыдущий с небольшим уклоном и, съезжая с него, словно нож бульдозера, врезался в материк. Он гнал перед собой рыхлые песчаные грунты вперемешку с камнями. Он срезал песчаный слой почвы до плотных глин. Он тащил обломки горных пород размером с грузовик. Обломки скал попадали между ледниковыми языками и, словно жерновами, отшлифовывались в валуны – гигантские гладкие сувениры, которые он щедро раздаривал во время своего величественного северо-европейского вояжа…
Великий ледник вырезал в земле мелководные заливы будущего Балтийского моря – Ботнический и Финский. И гигантские озера Карелии – Ладогу да Онегу. Он всё полз и полз, как плохо проваренная, нескончаемая ледяная манная каша с комочками. Почти дойдя до современного Рижского залива, великий ледник плюнул напоследок Псковским, Чудским и Ильмень озерами и в задумчивости остановился, словно сомневаясь в целесообразности дальнейшего продвижения. Шли тысячелетия и, задумавшийся, он стал потихоньку таять. Превращаться в огромные водные пространства. Сначала в гигантское Балтийское ледниковое озеро, а потом и в древние моря: Иольдиевое и Литориновое…
И лишь сорок веков тому назад, когда Сахара завершила свое перерождение из цветущей равнины в бесплодную пустыню, египтяне приручили кошку, а шумеры начали слагать свой эпос о Гильгамеше, огромная впадина в североевропейском континенте, наконец, стала тем, что мы нынче называем Балтийском морем. В разные времена разные народы звали его и Варяжским, и Скифским, и Варварским.
Пророк Моисей как раз выводил свой народ из Египетского пленения, полторы тысячи лет до нашей эры, когда холодная ледниковая вода древней Ладоги разом хлынула в Балтийское море, затопив долину реки Мги и прорвавшись в долину реки Тосны. Вот так три с половиной тысячи лет назад возник пролив между Ладожским озером и Финским заливом, ставший долиной реки Невы. Семьдесят четыре километра причудливо изогнутого русла, наполненного студеной темной ладожской водой, несущейся со скоростью троллейбуса строго на запад, в Балтийское море.
