голос.
Казаки кругом ухмылялись.
– Ускакал твой конь, – сказал Чика добродушно, – да не один, видать. Бродягу унес.
Захар встрепенулся, сдержал рев и уставился на Чику широко раскрытыми, еще полными слез глазами.
– Бродяга! – пробормотал он. – Да как же он тут? Да кабы я знал, ни в жисть бы от коня не ушел.
– Ну, ладно, другого коня тебе дадут, – сказал Чика. – Лишь бы иной кто с ним не ускакал.
У Захара сразу высохли слезы, и он, весь просияв, поглядел на Чику.
Чика отвернулся от него и пристально, тяжелым взглядом уставился на Акима.
– Чего тут у вас деется? – спросил он суровым голосом. – Завод эвона какой, – он широко взмахнул рукой, – а пушек по сю пору ни одной нет.
На высокой казачьей лошади, в высокой казацкой шапке, с поседевшей на морозе густой бородой Чика казался огромным.
Захар оглянулся на Акима, и ему как-то не по себе стало.
Стоит, маленький, нескладный, тулуп короткий, из рукавов руки далеко торчат, из-под шапки белесые космы болтаются. Точно не такой он был, когда уезжал Захар.
Захар и забыл, что на Акиме надет был теперь его тулуп.
Аким поднял голову, прямо посмотрел на Чику и заговорил твердо и уверенно:
– Слава господу! Не знал, как дождаться вас. Все у нас есть, может наш завод работать на батюшку-царя. Управитель лишь не дает.
– А вы-то, дурни, чего ж зеваете? – недовольно спросил Чика. – Давно б, когда так, башку ему проломить.
Аким покачал головой.
– Хитрый он сильно. Обошел работных людей. Все царевым именем. Будто для царя старается. Прибавки дает. Никому и невдомек. Как болванка треснет – он сокрушается. Один лишь я слыхал, как немцы похвалялись – пятьсот рублей им посулил Беспалов, как ни одной пушки царю не выйдет.
– Ах он, стервец окаянный! – крикнул Чика. – Ладно, коли так. Нечего время терять. Едем!
Чика тронул лошадь и поскакал к ближним воротам. Аким уж раньше сказал сторожу, и тот, завидев казаков, распахнул обе створки. Чика велел караульным смотреть в оба и никого не выпускать с завода.
Слух, что приехали казаки, уже разошелся по заводу.
Рабочие выскакивали из мастерских и испуганно разглядывали их. Бог их знает, с чем приехали!
Глава четвертая
На заводской площади Чика остановил коня, махнул ближнему казаку и велел ему ударить в колокол.
Но и без колокола на площадь со всех сторон бежали рабочие.
Чика спешился, грузно взошел на крыльцо конторы и нетерпеливо переступал с ноги на ногу, оглядывая быстро наполнявшуюся людьми площадь.
Наконец подбежал и запыхавшийся Аким с Захаром, не отстававшим от него.
Чика махнул казаку, чтоб перестал звонить.
На площади сразу стихло.
– Работные люди! – крикнул – на всю площадь Чика. – Вы присягу царю Петру Федоровичу принимали?
– Принимали! Приняли! Присягали! – раздались дружные крики.
– А какой вам от царя приказ был? – спросил опять Чика.
Работать велел… Пушки лить, – послышались отдельные голоса.
– Ну, а много ль вы с той поры пушек отлили? – еще громче прогремел голос Чики. На площади все замерло. В тихом морозном воздухе слышно было только то тут, то там нетерпеливое ржанье лошадей, просивших корма.
Рабочие робко переглядывались. Что тут скажешь?
Сколько времени прошло – больше двух месяцев, а пушки у них ни одной готовой не было. Да ведь что ж – разве их вина? Они работали, что им начальство приказывало.
– Ну? Чего ж молчите? – нетерпеливо крикнул Чика.
Из толпы выступил Цыган, такой же крупный и черный, как сам Чика.
– Тебе, может, на меня наговорили, – загудел он, покосившись на Акима. – А только нет моей вины. Кого хошь спроси. Первый я по здешнему месту свирельщик. К Демидову сманивали. Болванки те сверлить нельзя. Руда, вишь, плохая. Сам управитель говорит.
– Управитель! – крикнул Чика. – Вы бы его больше слушали, стервеца! Измену он чинит великому государю. Куды он запрятался? Тащите его сюда!
Сторож и несколько рабочих побежали к управительской усадьбе.
– Ты это зря на меня, Ферапонт, – проговорил Аким, обернувшись к Цыгану. – Знаю я, что нет твоей вины. Беспалов то все пристроил. Немцев подкупил.
Чика хмуро оглядел площадь и махнул Акиму.
– Ну-ка, подь сюда, Аким ты, что ли, – сказал он неласково, – расскажи-ка им всем, что у вас тут затеяно. Вот только управителя приведут.
Из калитки управительской усадьбы выскочил Федька. Проталкиваясь к крыльцу, он издали кричал:
– Нету его! Весь дом обежали. Захоронился куда, либо сбежал, пес разноглазый. Чика весь налился кровью.
– Сыскать его, стервеца! – гаркнул он. Знает кошка, чье мясо съела! Живо идите!
– Ищут там в усадьбе, – отозвался Федька.
– Живо! – гремел Чика, – По своим мастерским ищите мастера! Не притаился ли там где! Смотрите, дьяволы, покрывать станете – голову снесу. С немцами он, пес, хороводился. К ним беги, Аким! Да живей!
– В конторе, может? – крикнул Захар и, вбежав на крыльцо, отворил тяжелую дверь и вскочил в контору.
Там в углу, весь дрожа, притаился писчик.
– Беспалова не видал? – крикнул Захар и, не слушая ответа, пробежал комнату и распахнул дверь чулана, где когда-то сидел Аким. Из нетопленого чулана на него пахнуло холодом и сыростью. Но сколько Захар ни заглядывал во все углы, раздвигая бочки и ящики, одни мыши ширкали у него из-под ног.
Захар выскочил на крыльцо. По ступенькам взбегал Аким, разводя руками. Один за другим бежали мастера.
Беспалов как в воду канул.
Чика топал ногами и неистово ругался.
– Покрываете, черти паршивые! Всех бы вас на одну осину! Скулы сворочу! Завод ваш весь по щепкам разнесу! Чтоб был мне стервец тот окаянный!
Рабочие переминались с ноги на ногу, уставившись в землю.
Яков Антипов тихонько дернул Чику за полу. Чика повернул к нему перекошенное от ярости лицо с трясущейся нижней челюстью.
– Иван Григорьич, – зашептал он. – Чорта ли в нем, в управителе. Ну, сгинул, и ладно. Сбежал, видно, с бродягой. Лишь бы работу не портил. Работать бы сряду начинать. Напугаешь сильно работных людей – не разбежались бы, как мужики.
Чика понемногу отходил. Челюсть больше не дрожала. Он снял рукавицу, запустил пальцы в бороду и дернул. С этими работными людьми он не умел говорить, не то, что с казаками.
– Слушайте, работные люди! – крикнул он, наконец. – Проштрафился ваш завод. Великому государю непослушание сделал. Может, на одном стервеце управителе вина, так я вас всех казнить не хочу! А только вы вновь присягу примите, что будете государю Петру Федоровичу верой-правдой служить. Не щадя живота.
Площадь зашевелилась, как живая, точно из одной большой груди вырвался вздох облегчения. Даже
