Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
молил императора не уступать больше территории. Особенно страшила его возможность падения Москвы, так как эта потеря, по его мнению, была бы убийственным ударом для духа русских [Переписка императора 1893: 177][288]. Его беспокоило, что империя политически нестабильна и может рухнуть при отсутствии хороших вестей с фронта. Он сомневался в самоотверженности и патриотизме дворянства. С другой стороны, он боялся восстания народных масс или заговора «мартинистов», так что его администрация старалась предотвратить их, сочетая демагогию с репрессивными мерами. Эта озабоченность повлекла за собой два самых (печально) известных эпизода времен губернаторства Ростопчина: его пропагандистскую кампанию и дело Ключарева-Верещагина. Оба эпизода не раз привлекали внимание исследователей, но к ним стоит вернуться, чтобы лучше понять политическую позицию Ростопчина и стиль его правления.
Пропаганда Ростопчина в 1812 году основывалась, как и прежде, на двух посылках: невежественные и непредсказуемые массы нуждаются в строгом надзоре и он лично идеально для этого подходит, потому что интуитивно их понимает и может (в прямом и переносном смысле) выражаться на их языке. В 1812 году он появлялся на публике в самых разных местах и так часто, как только мог, предоставляя всем желающим возможность увидеть его. Позже он хвастливо вспоминал: «Два утра были для меня достаточны для того, чтобы пустить пыль в глаза и убедить большинство московских обывателей в том, что я неутомим и что меня видят повсюду» [Ростопчин 1889: 656]. Не уставая изумляться тому, что народ «всегда склонен выкинуть какую-нибудь глупость, когда соберется толпою» [Ростопчин 1889: 709], он любил использовать эту особенность в своих целях. Впоследствии он рассказывал, что по утрам, когда он получал курьерскую почту из армии, у его резиденции «сходились лица всех возрастов и чинов, все люди праздные и привлекаемые любопытством узнать что-либо положительное» о ходе войны. Толпа старалась понять смысл этих сообщений по выражению, появлявшемуся на его лице во время чтения новостей, поэтому он принимал радостный вид, даже если они были плохими (как обычно и случалось тем летом). Зрители понятия не имели, вспоминал он с удовлетворением, что он «был очень силен по части пантомимы и в молодости своей отличался актерским искусством» [Ростопчин 1889: 685].
Рис. 6. Пропагандистский листок, выпущенный Ростопчиным в Москве в 1812 году. Текст гласит: «Московский мещанин бывши в ратниках Карнюшка Чихирин выпив лишний крючок на тычке услышал что будто Бонапарт хочет итти в Москву, рассердился и разругав скверными словами всех французов, вышед из питейного дому, заговорил под орлом так…». [ОВИРО 1911–1912, 4: 83]
Что касается самой Москвы, то Ростопчин боялся массовой паники при приближении французов. Чтобы рассеять страхи населения, он регулярно выпускал бюллетени, печатавшиеся в «Московских ведомостях», и расклеивал их по городу. Бюллетени были двух видов: одни более или менее точно воспроизводили официальные военные сводки или обращения императора, другие, написанные генерал-губернатором в его характерном нелитературном стиле, побуждали народ ненавидеть и презирать французов[289]. В одной из этих ростопчинских афиш фигурировал вымышленный мещанин Карнюшка Чихирин, выходивший из кабака после нескольких принятых стаканов и поносивший французов[290]. (Имя персонажа происходит от слова чихирь [крепкое красное вино] и означает «пьяница»). Большая часть текста представляет собой поток его сознания, наполнена просторечными выражениями, отражает написание на слух и лишена пунктуации. Карнюшка насмехается над Наполеоном: «Салдаты та твои карлеки да щеголки» – и напоминает о плачевной судьбе захватчиков прошлых времен – шведов, поляков и татар: «Посю пору круг Москвы курганы как грибы, а под грибами та их кости ну и твоей силе быть в могиле» [Картавов 1904: 13][291].
В другой афише Ростопчин напоминает москвичам об их могущественных покровителях:
А за нас пред Богом заступники: Божия Матерь и Московские Чудотворцы. Пред светом милосердный Государь наш Александр Павлович, а пред супостаты Христолюбивое воинство. <…> [Народу следует только] иметь послушание, усердие и веру к словам Начальников [Картавов 1904: 44].
Особенно же предостерегает их Ростопчин от доверия к коварным обещаниям Наполеона принести свободу и социальное равенство: он «солдатам сулит Фельдмаршальство, нищим золотые горы, народу свободу, а всех ловит за виски да в тиски и пошлет на смерть». Всеми, кто повторяет эту вражескую ложь, займется полиция, предупреждает генерал-губернатор. И в заключение говорит о себе: «А я верный слуга Царский, Русский барин и православный христианин», вновь декларируя свои идеалы самодержавия, социальной иерархии и православия [Картавов 1904: 44].
Настроение жителей древней столицы было изменчивым. Моральный дух был высок в июле, во время визита Александра I, но после его отъезда и особенно после падения Смоленска (считавшегося основной преградой продвижению Наполеона) население стало нервничать. По мере того как русская армия отступала к Москве, Ростопчин прилагал все больше усилий, чтобы воодушевить людей, раздувая успехи русских и распространяя ложные слухи. Так, после Бородинской битвы 26 августа фельдмаршал Кутузов осмотрительно заявил, что тяжелые потери вынуждают его отступить, а Ростопчин утверждал в одном из своих бюллетеней, что Кутузов обещал не сдавать Москву [Тартаковский 1967: 98][292]. Боязнь беспорядков никогда его не оставляла. Он опасался, что освобождение от службы в ополчении, дарованное государственным крестьянам, вызовет зависть призванных в ополчение крепостных и они обратят свой гнев против благородных хозяев. Позже он предупреждал императора, что дальнейшее отступление позволит Наполеону возмутить народ, уже деморализованный потерей Москвы[293]. После падения города Ростопчин писал министру полиции Балашову, что он «сохранил Москву в спокойствии <…> и защитил страну, не дав взойти семенам смуты»[294], что и было в действительности его главной целью. В 1813 году один из его ближайших помощников А. Я. Булгаков написал памфлет (под руководством Ростопчина), в котором защищал методы генерал-губернатора. Он утверждал, что если бы население знало об отчаянном военном положении и состояние умов не контролировалось правительством, то дело могло бы дойти до анархии, и избежать этого можно было, только обращаясь к народу на его языке.
Отношение Ростопчина к мобилизации народа в связи с войной было сложным. Он полагал, что народ инстинктивно настроен против французов: «Расположение народа таково, что ежедневно заставляет меня плакать от радости» [Дубровин 1882: 102][295], – сообщал он Балашову за неделю до Бородина. Он старался предотвратить расправы над неповинными иностранцами, но при этом с удовольствием поощрял в народе ксенофобию. Так, в начале августа он писал, что его повар-бельгиец обмолвился, будто Наполеон приходит, чтобы освободить народ, и кто-то немедленно доложил об этом Ростопчину, который на следующий же день публично выпорол повара,
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
