дня увидеть первые островки Сада Королевы.
В этот момент Себастьян Эредия собрал экипаж, чтобы посвятить его в свои планы.
Его слушали в тишине, смешанной с изумлением и недоверием, пока, как обычно, не выступил Зефир Бурман.
– Ты хочешь, чтобы мы поверили, что Ангел Истребитель жив и что ты лично его знаешь? – сказал он. – Я просто не могу в это поверить!
– Это так же правда, как и то, что через чуть больше недели вы увидите его на капитанском мостике корабля «Гнев Божий», если только не предпочтёте, чтобы я высадил вас на Каймановых островах вместе со всеми, кто его боится.
– Чёрт побери! – не смог сдержаться ошеломлённый старший рулевой. – Ты всерьёз собираешься сразиться с «Гневом Божьим»? Даже Старик на такое бы не осмелился.
Маргаритянин, стоявший у штурвала и возвышавшийся над своими людьми не более чем на метр, обвёл взглядом каждого, заметил серьёзность на большинстве лиц, широко улыбнулся и, наконец, сказал:
– Вы постоянно жалуетесь на недостаток действий и жалкие трофеи. – Он развёл руки в жесте, который мог означать всё что угодно. – А теперь я предлагаю вам море действий и самый большой трофей, о котором вы когда-либо мечтали. Что ещё вам нужно?
– Ничего. Как план это звучит великолепно, но Монбар – это Монбар, – вмешался подавленный Ник Караррота. – Мне уже кажется, что я бегу с выпущенными кишками.
– Не переживай об этом, – сказал капитан Джек с насмешливым тоном. – На том острове, который мы выбрали, нет деревьев, чтобы к ним привязать наши кишки.
– Отличное утешение!
– Решение за вами, – продолжил Себастьян Эредия, стараясь сохранять спокойную безразличность. – Те, кто боится, могут остаться на Кайманах. Мне достаточно двадцати человек, а в этом случае доля каждого будет куда более щедрой.
– Можно подумать? – спросил долговязый голландский артиллерист. – Такое решение нельзя принимать сгоряча.
– Только до ночи, – был резкий ответ. – Завтра с утра я должен знать, кто со мной, а кто нет. – Он жестом позвал Лукаса Кастаньо за собой в каюту, где, закрыв дверь, сел за стол и спросил: – Что ты думаешь?
– Как верно сказал мальтиец, «Монбар – это Монбар». Одно его имя леденит кровь.
– Да что же это такое! – с горечью воскликнул капитан. – Они пираты или не пираты? Я вырос на этом корабле. Годы слушал рассказы о их былых подвигах и о том, что они могли бы сделать, если бы выпал шанс атаковать Сан-Хуан, Картахену или даже саму Флоту. А когда доходит до дела, одно имя их пугает. – Он посмотрел собеседнику в глаза. – А тебя оно тоже пугает?
Панамец, который устроился на подоконнике окна, рискуя упасть за борт от удара волны, отрицательно покачал головой.
– Напомню, что это я предложил идею разобраться с этим мерзавцем. Меня это беспокоит, но не пугает. Однако нужно понимать, что не всем может понравиться идея сражаться с девяноста пушками и более чем двумя сотнями дикарей, которых считают каннибалами.
– Я понимаю! – согласился другой. – Я тоже не в восторге, но когда надо рисковать, надо рисковать.
Маргаритянин ужинал в одиночестве, пытаясь угадать по непроницаемому лицу кокса, какое решение примет команда. Однако было ясно, что филиппинец сам толком не знал, что происходило в носовой части корабля, и продолжал служить капитану так же, как с первого дня его командования.
– А ты? – спросил Себастьян, когда тот уже убирал со стола. – Останешься на Кайманах или пойдёшь до конца?
Человек с оливковым лицом даже не изменился в лице, отвечая с фатализмом:
– Мысль о виселице всегда меня тревожила, капитан. Но если мы победим, я открою хороший трактир в Порт-Рояле. А если проиграем, утоплюсь с камнем на шее, чтобы не попасть в руки Монбара.
Он вышел, оставив Себастьяна размышлять о риске плана, который предлагал лишь две альтернативы: победить или умереть. На следующее утро, после звонка колокола, извещавшего о смене вахты, Себастьян вновь собрал людей на палубе, не теряя времени на лишние разговоры.
– Те, кто решил остаться на Кайманах, встаньте на левый борт, – приказал он. – Те, кто готов идти дальше, – на правый.
Зефир Бурман поднял руку.
– Можешь не сомневаться, – сказал он. – Мы решили, что лучше умереть как пираты, чем жить как нищие. Поднимай чёрный флаг!
– Чёрный флаг? – удивился капитан.
– Именно!
– Здесь и сейчас?
– Здесь и сейчас! – твёрдо ответил тот. – Мы решили, что с этого момента вступаем в бой.
Себастьян Эредия Матаморос повернулся к Лукасу Кастаньо и с весёлой улыбкой приказал:
– Ладно! Принеси флаг. К бою!
Эти слова оказались волшебными для полусотни моряков, которые ждали их уже много месяцев. Крик «К бою!» означал то же, что и «Трофей на горизонте!», а слова «бой» и «трофей» были понятны каждому из них лучше всего.
Оружие, столько времени спавшее, засверкало под полуденным солнцем; пушки, столько времени молчавшие, зарычали, проверяя своё состояние, а порох, столько времени хранившийся в глубинах порохового погреба, был выложен на палубу в поисках малейшего признака влаги, способной его испортить.
Накануне сражений участники испытывают куда больше волнения, чем в самих битвах, и команда корабля «Жакаре» прекрасно осознавала, что бой, к которому они готовятся, обещает быть жестоким, кровавым и ожесточённым.
Наблюдая за ними с кормы, Себастьян Эредиа пришёл к выводу, что это был первый раз, когда он в полной мере ощутил атмосферу пиратского судна, и впервые осознал подлинный характер тех людей, которые покинули свои страны, дома и семьи, чтобы заняться рискованным ремеслом скитания по незнакомым морям в поисках драгоценной добычи.
Если бы у насилия был запах, «Жакаре» смердел бы им, и, наблюдая выражения лиц команды, Себастьян пришёл к выводу, что каждый из этих оборванных головорезов был готов отдать последнюю каплю крови ради убедительной победы.
Он поднял глаза на огромный флаг с изображением черепа в пасти ящера, развевающийся на верхушке главной мачты, словно бросающий вызов миру, и заметил, как волосы на его теле встали дыбом, потому что этот флаг теперь развевался не просто как символ грабежа, а как символ свободы.
В какой-то момент возбужденный Зафиро Бурман взобрался на нок-рее главной мачты и, громко призывая внимание товарищей, в восторге воскликнул:
– Момбарт – гигант, похожий на огра со своей длинной развевающейся гривой. Но убейте пса – и бешенство закончится, ведь без него его люди – не больше чем банда дикарей. – Показав кулон, который он носил на шее и с которым никогда не расставался, он добавил: – Я подарю мой сапфир тому, кто разорвёт его на куски одним пушечным выстрелом.
Два дня спустя они увидели первые очертания запутанного переплетения островков,
