плести узор слов наговора. Вспыхнули трескучими искрами воткнутые в щели пня лучины. Вылезла мягко из-под ткани на запястье тусклая кривая змея.
Нож.
Бормотание колдуна становилось быстрее, громче, превращаясь из бессвязного потока в осмысленную речь. Голос его вновь нарастал, как при недавнем запале. Уже можно было разобрать обрывки наговора.
Черным светилом, пустой домовиной,
Данью бери птичий грай.
Чаяньем отроков, памятью пращуров!
Силы и власти мне
Дай!
Со стороны, рискни приютиться в ночной страшной хижине простой путник, могло показаться, что колдун перебирает разрозненные нелепые слова. Но мы с Ладой сразу почувствовали знакомый ритм наговора. Здесь не имели значения сами слова, их порядок и смысл, главное в волшбе – чарующая, уводящая в беспамятный транс ритмичность. Она вгоняет говорящего и слышащих в пограничное состояние между Былью и Небылью, чтобы сказанное, пусть даже и внешне пустое, обрело силу. Как-то старый Баян, находясь в добром расположении духа, рассказывал нам, что где-то колдуны придумали свое черное наречие, с помощью которого творили злую волшбу. Поведал старик про то, усмехнулся, пожевал ус и добавил: «Неважно, дитятки мои, каким словом вы творите волшбу наговорную, хоть псом войте. Да только верный ритм взовет к силам, нужно подобранная мощь или шепот голоса отзовутся правильно. А что получится у вас… то от человека зависит. Нет ни злой волшбы, ни доброй. Нет в природе тех сил таких понятий. И самые лютые чернокнижники простое русское слово пользуют в делах своих… и мы. Что на сердце – тем и обернется».
Пока я, уже даже не пытаясь высвободиться, вслушивался в отголоски памяти, заодно судорожно стараясь вспомнить хоть какое борение, чернокнижник уже набрал полную силу. Голос его то громыхал, то резко падал в хриплый шепот. Он брызгал слюной, глаза его закатились. Воздев к закопченному потолку клочковатую бороду, он выплевывал фразы, раскачиваясь в такт наговору.
Черной дорогой, сгоревшим острогом,
Пусть разнесет лисий лай —
Словом заветным, схроном секретным
Силы и власти мне
Дай!
Я не сразу сообразил, что в этот ритм вдруг исподволь, вкрадчиво, еле слышно стал вплетаться второй голос. Тот, который я теперь узнал без промедления. Голос-насмешка, голос-власть. Принадлежавший одноглазой рогатой твари из далеких Ночевьих заводей.
Это стороннее шуршание ненавязчиво вплеталось в моей голове в наговор колдуна, ложась стройно и плавно:
Все, что хотелось, – в прах разлетелось.
И вот – ни кола, ни двора.
Скорбь вместо силы…
И я вдруг решился! А почему нет? Не раз эта дурная сила приходила мне на помощь, незваная, выручала меня. Пусть дареная, пусть чужая, но она была. Хоть от лиха, хоть от самого Кощея, а чего добру пропадать?! Все одно уже хуже не быть, и сейчас я готов был отдать что угодно, лишь бы спасти этого малыша, распластанного на пне. Невинного ребенка, приговоренного прихотью безумного колдуна к участи жертвы. Если есть во мне дар чужой, так пусть поработает во благо! А иначе пропади все пропадом!
Я не знал, как призвать мне эту силу, – обычно она накатывала внезапно, без предупреждения. Ее суть отличалась от привычных мне обрядов и наговоров ведунов, где важны были подготовка, внимание к порядку обряда и ритуал. Я не знал, что делать, а потому просто стиснул зубы и страстно, отчаянно возжелал того, чтобы она явилась. Чтобы накатила гулкая теснота, мир схлопнулся до узкой прорехи события и зашептал насмешливый голос.
Ну!
Давай же, клятый дар! Иначе и не нужен ты мне!
И вдруг нашло. Так легко, что я, не ожидая подобного, готовый к превозмоганию и борьбе, даже растерялся. Просто мир, громадный, бескрайний наш мир, собрался вокруг лесной хижины колдуна, замер в ожидании, навалился всем своим могучим весом на мои плечи.
Не разумея, что делать дальше, я смотрел на почти беззвучно бормотавшего свои наговоры чернокнижника. Я едва слышал его, будто из-под воды.
Ждал, когда насмешливый голос вновь начнет свои скороговорки, но давящая тишина внутри оставалась безмолвной. Отчаявшись, я глухо зарычал от бессилия, но тут в голове раздался знакомый голос:
– И чего ты ждешь? За тебя все делать? Э, нет, дроля, сам вызывался – сам и ворожи!
Хихикнул, и нет его.
«Сам, говоришь?» – зло подумал я. И тут же почувствовал, как во мне распаляется жар безудержного веселья. Сердце радостно заколотилось, захватило дух. В пальцах запылал невидимый огонь.
Я засмеялся, звонко и искренне, не обращая внимания на испуганную Ладу, на безучастных мертвяков, на продолжавшего волшбу колдуна.
И крикнул:
– Все, что хотелось, – в прах разлетелось.
И вот – ни кола, ни двора.
Скорбь вместо силы, смрад домовины,
И даже в котомке
Дыра!
Чернокнижник осекся, запнулся. Стал недоуменно моргать, выпадая из своего ритма, из ворожейного дурмана. Поводил непонимающе взглядом по хижине, пока не уперся в меня.
– Ты что это? – сипло гаркнул он.
Но я не слушал. Обуянный лихим задором, выкрикивал несусветную чушь, переплетая ритм черной волшбы под себя, меняя суть, переворачивая так, как нужно мне:
Испили водицы, подъели крупицы,
Пожили. Пора на покой.
И в Лес за ягою, ногой костяною,
И в спину поминочный
Вой!
– Ты что творишь? – вновь закричал чернокнижник, но теперь истерично, испуганно. Он совсем забыл про свой обряд, про малыша, про все вокруг. В глазах его плескался ужас.
Растеряв все свое недавнее величие и игривость, он рванулся ко мне и зло зашипел:
– Прирежу! Лучше уж снова искать другого выкормыша Ведающих-отступников, нежели ты сейчас нас всех погубишь!
Он уже перебрался через пень и теперь быстро приближался ко мне. В руке крепко сжимал все тот же кривой нож. Нас уже разделяло с десяток локтей. Вот сейчас он дойдет и деловито сунет мне медное лезвие в живот.
Но мне было совершенно плевать. Я продолжал выкрикивать последние слова наговора, чувствуя, как меня почти полностью уже поглотил кураж, а резь в пальцах от огня стала нестерпимой.
Я улыбнулся колдуну и тихо щелкнул пальцами.
Непонятно откуда вдруг на мшелом полу взялся корешок. Совсем небольшой, выбрался из-под зеленого влажного покрывала, показал свету древесный, измазанный землей бочок. Да так невовремя, что чернокнижник разом налетел на него ногой, споткнулся, стал заваливаться вперед. И вроде не сильно – упади на колени, прими удар на руки
