подряд, с тех пор как вернулся домой, он расхаживал взад-вперед, прислушиваясь, не раздастся ли звук отцовского ключа в замке. Думал, где же он, жив ли, здоров ли и что может принести завтрашний день. Один вид лица Льюиса, словно беспомощно стекшего вниз, когда дворецкий вернулся и увидел, что Гарри один, способен был разорвать сердце. Дворецкий ничего не слышал, никого не видел. Единственное, что произошло за этот день, – принесли записку для доктора Вулстона лично.
Гарри закурил еще одну сигарету и позволил себе вернуться мыслями к Конни. Уезжать от нее было ужасно тяжело, а остаться никак нельзя. Его присутствие в доме ночью наверняка не осталось бы незамеченным.
Потом пришлось еще выдержать натянутый разговор с Кроутером, пока они быстро катили по размокшей тропинке к Милл-лейн, и все мысли Гарри были заняты только одним: что с отцом? Это тоже далось ему нелегко. Конечно, Кроутер – человек порядочный, и очень великодушно с его стороны было отвезти Гарри в Чичестер в собственном экипаже, и все-таки было в нем что-то, наводившее на мысль, что этот человек всегда только наблюдает со стороны, а не участвует в происходящем.
Гарри вновь тупо уставился на холст. Затем, не в силах больше видеть свидетельство своего провала, подошел к мольберту и перевернул картину лицом к стене. Утром примется за что-нибудь новое.
Он покачал головой.
Нет, не завтра. Сегодня! Уже сегодня они с Конни должны встретиться и обменяться добытой информацией. Гарри сказать нечего, но у нее, возможно, что-нибудь да есть. А он поговорит с Пирсом. Спросит, какого черта тому понадобилось разговаривать с Пенникоттом.
А потом, если от отца – и от отца Конни – по-прежнему не будет никаких известий, они сами отправятся к Пенникотту. Выложат ему все и попросят о помощи. Ни он, ни Конни не хотели связываться с полицией, но с каждым часом узел ледяного ужаса в животе у Гарри затягивался все туже.
Гарри посмотрел на дождь, струящийся по оконному стеклу, и услышал вдали первые раскаты грома. Ему подумалось о том, что сейчас делает Конни. Спит? Или не может уснуть и мучается тревогой, как и он?
Приедет ли она? Или в сером свете дня передумает? Может быть, она сочла его опасения нелепыми? Таких происшествий просто не бывает в таких местах, как Чичестер. Это абсурд, все это – абсурд. Или было бы абсурдом, если бы не непреложный факт: двое мужчин пропали без вести, а молодая женщина погибла. Убита, если Конни не ошибается.
Гарри налил себе стакан на ночь. Колокола собора пробили четверть часа. И вдруг Гарри понял, что нужно делать. Есть только один способ заполнить часы до приезда Конни в десять утра.
Он нашел чистый холст размером примерно десять на восемь дюймов, а старый швырнул на кресло. Не тратя времени даже на то, чтобы надеть рабочий халат, достал из банки кисть, обтер ее о тряпку и приготовил палитру. Ему не нужен был эскиз, не нужно было, чтобы она сама сидела перед ним. Мысленным взором он видел каждый дюйм, каждый оттенок ее изменчивого лица, ее манеру держать голову. Он закрыл глаза, вспоминая, как она хмурит брови, когда задумывается, вспоминая цвет ее волос, оттенок кожи.
Когда изображение стало четким, он открыл глаза и принялся рисовать.
Мало-помалу черты Конни начали проступать на холсте. Вскоре она уже смотрела на него прямо с картины, бережно держа в руках галку.
Он [Бекер] вскрывал птицу обычным способом, то есть посередине брюшка, с легкостью вынимал тушку через это отверстие, не отрезая конечностей, затем удалял мясо с помощью скальпеля, приняв меры предосторожности, чтобы не повредить связки. Затем он смазывал шкурку и вставлял на место скелет, тщательно расправив перья с каждой стороны. Протыкал голову железной проволокой, на которой делал колечко на расстоянии почти трети от ее длины; короткий конец проволоки проходил в крестец таким образом, чтобы концы проволоки соединились, пройдя сквозь колечко. Он загибал эти концы внутрь и прикреплял ниткой к крючку в центре позвоночного столба. Он набивал шкурку льном или рубленой ватой, зашивал птицу, ставил ее на ноги или на деревянную подставку и придавал ей нужное положение, что не составляло трудности, поскольку птица, набитая таким образом, могла принять только естественную позу.
Миссис Р. Ли. Таксидермия, или Искусство сбора, подготовки и монтажа образцов естественной истории. Лонгман и Ко. Лондон, Патерностер-Роу, 1820.
Он оказался самой трудной задачей.
Такой крупный мужчина, громоздкий. Я понимала, что единственный способ – заставить его прийти ко мне по собственной воле. Это было несложно устроить. Записка была столь недвусмысленной, что ее невозможно было неверно истолковать. Перед таким приглашением он устоять не мог.
Я убила его сама. Мне помогли только купить свечи и портьеры. Настойку было нетрудно приготовить по Птахиному рецепту. Она знала все растения, все экстракты и дала мне все, что могло понадобиться. Я ждала, когда она вернется, – теперь я знаю, что она мертва. Не знаю, кто из них это сделал, но знаю, что они убили ее. Вера была простой и добросердечной, когда-то она помогала за мной ухаживать. А потом я ухаживала за ней.
Ее смерть на моей совести.
* * *
Я вслушиваюсь в ожидании шагов мужских ботинок на дорожке, стука мужских кулаков в дверь. Думаю, мне уже недолго осталось жить. Я чувствую, как они кружат вокруг меня, будто чайки в небе, раз за разом сужая круги.
Мне хотелось, чтобы Брук понимал, что с ним происходит. Такой жестокий человек, безжалостный. Пусть смотрит, как нож взрезает ему живот, пусть при этом будет бессилен остановить меня. Справедливое возмездие. Хотелось, чтобы он видел, как я стряхиваю с лезвия его жир и плоть. Но он слишком силен, его было бы слишком трудно одолеть, и я понимала, что рисковать нельзя.
Белладонна в напитке. Недурной ход, тебе не кажется?
Сначала я вынула его сердце – красное, все еще бьющееся, пульсирующее. Смотрела, как оно медленно-медленно останавливается и умирает. Затем легкие и желудок, бесконечная серая веревка кишок, по консистенции напоминающих сырое тесто. Я раздвинула кожу, слой за слоем, и мои руки прошлись по его груди.
Когда нож стал бесполезен, я взяла пилу, украденную из мясной лавки. Терла, скребла, давила, пока не проделала полость, достаточную для моих целей. Когда не боишься что-то повредить, большого мастерства не требуется.
Когда я уже устанавливала крючки, дождь хлынул сильнее. Заколотил по крыше и по мощеной дорожке, ведущей к двери. Даже сейчас я все
