или другие люди, к которым он относится с высоким уважением. И в свете, и в домашней обстановке Аурелия замечала, что муж украдкой ищет ее взглядом, чтобы увидеть ее сквозь приоткрытые шторы или найти ее отражение в зеркале; что он прислушивается к каждому звуку ее голоса.
Сейшас никогда не забывал полить гортензии – любимые цветы Аурелии. Выходя на веранду, с особой заботой он кормил птичек, которые нравились ей больше всего. И в саду, и в доме его излюбленными местами были те, что предпочитала Аурелия.
Аурелия не любила Байрона, пусть даже признавала достоинства его поэзии. Однако восхищалась Шекспиром, в котором видела не только поэта, но гения, способного запечатлеть живые чувства.
Нередко она представляла себя героиней одной из его бессмертных трагедий. Так, в ночь после свадьбы ее распаленное воображение заставило ее подумать, что она погибнет смертью Дездемоны.
Сейшас отрекся от Байрона, чьей поэзией прежде вдохновлялся, и примирился с трагическим Шекспиром, которого раньше считал нелепым и смешным. Фернандо читал те же книги, что Аурелия; вместе они останавливались на страницах, которые когда-то уже привлекали ее или его внимание, и их мысли совпадали. Они сходились во мнениях и были единодушны в похвале или порицании.
Не у многих женщин есть мужья, столь небезразличные к их жизни и столь привязанные к ним, как Фернандо к своей супруге. Сейшас разлучался с Аурелией, только когда был на службе; все остальное время он проводил в ее компании как дома, так и во время визитов или выездов в свет.
Начиная с первых дней после свадьбы муж, выражая хладнокровное подчинение, считал необходимым давать жене подробный отчет о том, чем он был занят в часы, проведенные вне дома, что произошло с ним по дороге на службу, а также о том, какую работу он выполнял в конторе. Изначально Сейшас так иронизировал, но затем это вошло в привычку; Аурелия, которой сначала было неприятно нарочитое раболепие мужа, затем уже не могла обойтись без его рассказов, позволявших ей узнать о событиях его жизни, происходивших, когда ее не было рядом.
Сейшас не только самозабвенно любил Аурелию, но и стремился стать достойным ее.
Как все, кто встает на путь исправления, он подчинил свою душу строгой дисциплине. Теперь его отличала непреклонность, которую прежде он посчитал бы неуместной. Даже безобидные отговорки и незначительные вымышленные предлоги представлялись ему преступной ложью. Общепринятая неизменная любезность в обращении казалась ему лицемерием; те, кто был к нему безразличен, отныне заслуживали его вежливости, но не имели права называться его друзьями.
Иногда Аурелия слышала, как Сейшас, говоря о других, порицает пустое и легкомысленное существование, на которое сам потратил годы юности. Теперь он проявлял строгость и серьезность как в отношении к свету, так и в практических вопросах.
Подобно тому как мягкий воск обретает форму в руках мастера, характер Сейшаса под влиянием Аурелии изменялся, делая Фернандо человеком с честным и благородным сердцем. Если скульптор приходит в восторг, когда его замысел находит воплощение в мраморной статуе, выходящей из-под его резца, представьте, как счастлива была Аурелия, видя, как ее обожаемый идеал воплощается в живом человеке.
Таким образом, несмотря на размолвку, произошедшую после вальса, события этой любовной драмы двигались в направлении к счастливому финалу, но одно обстоятельство изменило их ход и ускорило развязку.
К тому времени воспоминания о неприятной сцене уже рассеялись, и отношения между мужем и женой стали более близкими и нежными.
Однажды Сейшас, как обычно, отправился на службу и, проезжая по городу, встретил одного коммерсанта, своего давнего знакомого.
– Как я рад вас видеть! У меня для вас хорошая новость. Наше дело все-таки выгорело.
– Какое дело? – удивленно спросил Сейшас.
– Ну и ну! Вы уже забыли? Подобные мелочи вам больше не интересны? Я имею в виду нашу концессию на разработку медных рудников…
– Ах! Вы об этом! – оборвал его Сейшас несколько взволнованно.
– Фройс все-таки сумел продать ее в Лондоне. Получил за нее сущий пустяк: пятьдесят конто. Но ведь это лучше, чем ничего! Я-то уже и не надеялся, что наши медные рудники принесут нам хотя бы один медяк. Новость пришла с последним пакетботом. С тех пор я всюду искал вас и никак не мог с вами встретиться. Наконец я вас нашел. Извините, что не сообщил вам раньше.
– Не извиняйтесь, сеньор Барбоза.
– Если вычесть все издержки, каждому из нас причитается по пятнадцать конто с небольшим. Когда пожелаете получить свою долю, предъявите мне ваш экземпляр договора, который мы заключили.
– Договор?
– Готов поспорить, он у вас не сохранился.
– Напротив. Должно быть, он у меня дома.
– Что ж, в таком случае до встречи. Всего вам доброго.
Попрощавшись с Барбозой, Сейшас продолжил путь к своей конторе, только теперь он был взволнован и озадачен. Известие, которое сообщил ему знакомый, вызвало у него противоречивые чувства, напомнив ему о прошлой жизни, которая для него завершилась после свадьбы.
В то время появлялось много новых предприятий, и проныра Фройс решил подзаработать на продаже концессии на добычу меди в Сан-Паулу; чтобы сначала получить необходимую концессию, он втянул в авантюру одного коммерсанта, располагавшего необходимыми денежными средствами, а также государственного служащего, способного решить административные вопросы. Этим служащим стал не кто иной, как Сейшас, знакомый с Фройсом. Благодаря усилиям Сейшаса прошение быстро дошло до министра, поднявшись в его кабинет, словно воздушный шар, вместо воздуха наполненный красноречивыми заверениями. Положительный ответ не заставил себя ждать. Сейшас убедил министра, когда, вместе с ним покуривая сигару, дал ему самые подробные пояснения, касавшиеся, однако, не разработки медных рудников, а встречи с одной красивой женщиной, в которую его превосходительство был влюблен.
Получив концессию, Фройс занялся вопросом ее продажи, надеясь заработать по меньшей мере триста конто. Однако эти надежды не оправдались, и трое партнеров в итоге пришли к выводу, что их медные рудники стоят не больше, чем старый медный таз, который можно купить у бродячего торговца за полпатаки[53].
Сейшас перестал думать о рудниках и ничего не знал о дальнейших намерениях и действиях Фройса, пока не получил известие о продаже концессии, которая неожиданно принесла ему около пятнадцати конто.
Первым и самым сильным чувством, которое Сейшас испытал, узнав об этом, была радость, вызванная тем, что он заработал сумму, в которой очень нуждался. Однако затем, задумавшись о происхождении этих денег, он почувствовал недовольство. Если раньше он не видел ничего предосудительного в своем участии в подобной авантюре, теперь он уже не был к себе так снисходителен.
Однако, несмотря на угрызения совести, Сейшас понимал, что без этих денег ему не обойтись; он посчитал, что может направить их на дело, имевшее для него огромное значение, и пообещал самому себе, что он найдет способ возместить эту сумму, чтобы его душа была спокойна.
Приняв такое решение, Сейшас начал волноваться, думая, что у него мог не сохраниться экземпляр договора, о котором говорил Барбоза. Бумага давно не попадалась ему на глаза; вероятно, он не видел ее уже три года. Где же она могла быть? Перед свадьбой Сейшас сжег много старых бумаг. Уцелел ли договор, тогда казавшийся совсем ненужным?
О том, насколько Сейшасу было важно найти его, говорит то обстоятельство, что уже после начала рабочего дня он, отступая от недавней привычки прилежно трудиться, покинул контору и, взяв тильбюри, поспешил домой, намереваясь вернуться на службу приблизительно через час.
VII
Было около одиннадцати часов, когда тильбюри остановилось в Ларанжейрас.
Хотя Сейшас не имел намерения скрываться, он не желал, чтобы его возвращение стало предметом любопытства, поэтому предпочел остаться незамеченным. Он вышел из экипажа достаточно далеко от дома, проделал оставшийся путь пешком и бесшумно поднялся по лестнице, которая вела прямо в его покои.
Однако дверь в его кабинет была закрыта