руками семафорит и «бу-бу-бу» бормочет, ничего не поймешь. Куда-то руками указывает — то, значит, на Сеню вашего, то на лес… Кто его понимал — разобрались: он хотел сказать, что какие-то люди обобрали летчика и скрылись в лесу. Послал я опять тех конных ребят в ту сторону, куда мародеры скрылись, чтобы догнать…
Слушаю я эти слова, а сам в карманы к Семену полез. Смотрю: орден на месте, документы — партбилет и офицерское удостоверение личности — тоже на месте, деньги не тронуты. И пистолет при нем. Как будто все в порядке. Вот только купола парашютного и унтов нет…
Вскоре возвратились посланные в погоню конники.
— Товарищ командир, — докладывают своему начальнику, — никого не обнаружили, никого не догнали. А отмахали от того места, где летчика нашли, километров семь-восемь. И по сторонам все рощицы просмотрели. Нигде вроде бы скрыться не могли… Ан, нет нигде…
Ну, что ж поделаешь… Нет так нет.
Я попросил, чтобы помогли мне Семена в санитарку погрузить — надо же тело командира в санчасть доставить, оформить трагическую его гибель как положено.
Привезли его в батальон, откуда санитарка. Опять я обращаюсь к командиру тамошнему — мол, надо вскрытие произвести нашему летчику, установить и удостоверить причину смерти. Нам сдается, говорю, что он был беспомощным, когда, приземлился — может, травму какую получил при покидании самолета. А мародеры, чтобы его ограбить — забрать парашют, унты — возможно, его придавили. Потому и шея у него такая вспухшая, прямо с лицом и подбородком сравнялись…
Он отвечает: «Хорошо», — и вместе с нами направляется в санчасть. А там никто не хочет этим делом заниматься: «Мы не специалисты, мы не можем…» — и прочее.
Я не выдержал:
— Как это вы не можете?.. Как вам не стыдно?.. Такое дело, а вы не можете?..
И майор вмешался:
— Я вам приказываю!!!
Подействовало. В конце концов кто-то из начальства этой санчасти согласился произвести вскрытие. Но поставил условие: «Вы должны быть свидетелями».
— Хорошо, — отвечаю я за себя и за Мишу, — будем свидетелями.
Ох… Положили нашего Семена Яковлева на операционный стол, раздели его… Все… И вот, как только врач этот вонзал скальпель в бедное Семеново тело немного выше от… как его, «ключа» от женского сердца… Как повел его — скальпель — кверху, через пупок, вспарывая ему — Семену — живот…
Я как увидел это дело… Как вспомнил, что и суток не прошло, как спорили, курили, как мы говорили с ним… Я не выдержал — ка-а-ак рванул с этой санчасти на улицу… Сдержаться не могу: рыдаю, как младенец…. В горле ком какой-то… Слезы из глаз льются… Не могу успокоиться, бормочу только: «Эх, Сеня, Сеня… Что ж это ты… Эх, Сеня, Сеня…»
А штурман Миша Демарев — остался. Проходит, ну, пять, ну, шесть минут, я все рыдаю и вдруг — распахивается дверь и из санчасти, ну, просто как пуля, вылетает Миша Демарев, и тоже не может от рыданий удержаться: «Бу-бу-бу… Эх, Сеня, Сеня…» В общем, ревет. А ему и говорить-то, и плакать-то больно, лицо — сплошная рана…
Горестно все это было. Вспоминаешь — и то к горлу комок подступает, и слезы на глаза навертываются.
Однако медики сделали свое дело. Я говорю им:
— Дайте нам документ какой-то. Заключение обо всем этом. Нам же по команде докладывать надо.
Дали. А заключение примерно такое:
«…Смерть произошла от сильного и резкого удара по гортанной части шеи в воздухе. Лямка парашюта каким-то образом перехлестнулась и в момент раскрытия парашюта ударила летчика по гортани. Смерть наступила мгновенно».
…Похоронили мы его честь по чести. Отсалютовали, как положено. Вместе с партизанами салютовали.
Стали готовиться до дому. А что готовиться — только парашюты собрать. И вот, когда дело дошло до их сборки — а они все в грязи, в копоти, оборваны, — то высмотрели, что купол парашюта Валитова в каких-то черных точках- дырках, ну, как будто спичкой горячей кто эти дырки прожег. Не счесть их было. Я Мише Демареву говорю:
— Смотри, какой неисправный парашют подсунули наши парашютоукладчики Валитову. Вот гады. Он ведь, получается, спускался не с расчетной скоростью семь — девять метров в секунду, а, благодаря этим дыркам, быстрее. Может, потому и при приземлении сильно ударился неудобным местом, вот и получил такую неприятную травму… Ну, гады… Приедем домой, мы их прямо задавим…
— Да-да-да, — мыча, соглашается Миша.
Собрали мы купола парашютов, уложили их в парашютные сумки. Пошли — в который уж раз — к майору. А к кому же еще? Говорю ему:
— Товарищ майор, как бы нам до Тулы добраться? Не поспособствуете?
— Ясненько, — отвечает майор, — поможем. Тем более что завтра туда пойдет наша машина. Вот на ней вас и отвезем.
Поблагодарили мы его за такую отзывчивость. И правда, много он для нас сделал хорошего…
С его же благословения ночевать нас опять направили в пекарню. Ни гостиницы, ни столовой в батальоне не было. Там, в пекарне, нас опять и накормили, и напоили. Миша уже мог немного задирать голову, и в рот ему можно было влить без бумажной воронки то, что надо было влить. Ну и вливали… Меня в этом вопросе упрашивать надобности не было.
…Утром подходит прямо к пекарне ЗИС-5, закинули мы в его кузов парашюты и — тю-тю — поехали. Поехали, как сейчас помню, через Сухиничи, в город Тулу, в свой родной 6-й дальнебомбардировочный авиаполк, который базировался недалеко от самого города на аэродроме Волынцево.
Скоро ли, долго ли ехали — въезжаем в Тулу. И так получилось, — я, ну, не знаю, почему — наша машина оказалась около тульского базара — шоферу тук-тук по кабине: останови.
— Что такое? — останавливает он свой ЗИС-5.
— Давай пройдемся по рынку, посмотрим, что там имеется…
А что вроде бы ходить? У нас же ничего не было, чтобы натуральный обмен на что-то произвести. И денег тоже нет, чтобы что-нибудь купить, но у меня такая вот возникла идея: что-то и как-то сообразить в смысле спиртного. Ведь в полк едем, чудом гибели избежали, сколько всего пережили, надо это как-то отметить, состояние стресса с нас снять… И вдруг в голове — ну, что у меня за голова! — мелькнуло: мой-то парашют наверняка больше использовать нельзя — и порван, и в пятнах каких-то грязно-масляных… Вот и предмет для натурального обмена…
Короче говоря, на этом базаре нахожу я тетку, которая двадцать литров самогона согласилась обменять на мой парашют. Отдаю ей свой, спасший
