class="p1">В следующее мгновение я уже в Таллине.
Северный ветер, моросит дождь, дома цвета старого крема. Вокзал остается за спиной, я иду пешком. Без плана. В голове только фамилия — Линнемяэ. И университет, где он якобы преподаёт. Георгий Львович называл кафедру — архивоведение. Значит, гуманитарный корпус. Значит, старая часть города.
Так и иду по наитию.
Университет снаружи как музей — лепнина, чугунная решётка, внутри запах старой бумаги. Вахтёрша строгая, на столе кипит чайник. Я показываю пропуск из московского вуза — подделан неплохо.
— Мне нужен профессор Линнемяэ.
— Он не принимает.
— Я из делегации. У нас договорённость.
— Подождите.
Она звонит. Ждёт. Потом кладёт трубку.
— Сказал, если хотите — приходите в библиотеку. Он там сегодня.
Библиотека — как все библиотеки — запах картона, приглушённый свет, тишина, от которой уши закладывает.
Профессор Линнемяэ сидит в читальном зале. Невысокий, сухой, в очках. Лет шестьдесят, но бодрый. На столе бумаги, карандаш, чашка кофе.
Смотрит на меня — спокойно. Сразу понимает, кто я.
Но молчит.
— Добрый день. Я…
— Из Москвы.
— Да. Вы знали графа Алексея Гаврилова?
Он кивает.
— Есть сведения, что у графа Гаврилова после смерти остались долги — 10 миллионов рублей, — говорю я, чтобы обозначить тему, которая меняинтересует.
— Архив — странная вещь. Люди думают, что это про прошлое. А на самом деле — про власть. Кто держит документы, тот решает, что было. Вы хотите знать, кому он был должен? — спрашивает напрямую.
— Да.
Он достаёт из папки лист. Фотокопия. Старый акт, 1753 год.
— Это не кредит. Это соглашение. Неофициальное. Несколько фамилий. Одна организация — тогда называлась «Черные кресты». На самом деле — теневая структура, собиравшая деньги для «нужд победителей». Потом они стали большими людьми.
— Вы хотите сказать, граф брал деньги?
— Брал. Но не для себя. А чтобы вытащить друга из тюрьмы. Друг потом стал большим статусным чином в одном крупном ведомстве. Гаврилов думал, что его простят. Не простили. Потому что он стал напоминанием. Живым упрёком. Сам этот товарищ, которого он спас, начал преследовать его.
— Но при чем тут дочь — Мария?
— Наследство. И — рычаг. Если она исчезнет — исчезнет последняя связь с делом. Архивные копии были у Гаврилова. Возможно, она знает, где они. А может, и нет. Её просто убрали заранее. На всякий случай.
Чувствую, как сжимаются кулаки.
— Вы можете дать мне имена?
Он смотрит долго.
— Не здесь. Есть комната в подвале. Старый архив. Там нет камер. Спустимся — покажу.
Спускаемся по узкой лестнице. Свет меркнет, ступени скрипят.
Он достаёт ключ. Открывает тяжёлую дверь.
Запах — как в подвале старого музея — пыль, сырость, плесень на бумаге.
Он достаёт старую папку.
— Вот. Фотографии, выписки. Имена, даты. Счета.
Я щёлкаю портативным фотоаппаратом — на случай, если не выйду отсюда или кто-то попробует у меня отобрать ценные улики.
Неожиданно наверху послышались тяжелые шаги. Трое или четверо.
Линнемяэ замирает.
— Мы не одни.
Я гашу свет. Он ведёт меня через чёрный ход, по коридору — в узкую дверь, за шкафами.
Мы выскакиваем на улицу. Рядом переулок. Он резко поворачивает.
— Уезжайте. Вас отслеживают. Я — уже давно под наблюдением. То, что я дал, — это всё, что могу.
— А вы?
Улыбается устало.
— Я жил в архивах. Там и останусь. А вы — живите. Пока дают.
Он исчезает за углом. Я стою, держу папку под курткой.
Снег тает на рукавах.
Машины медленно едут мимо.
Кажется, я вижу то же такси, что меня преследовало при отъезде. Только теперь с другими номерами. Но с тем же водителем.
Значит, они везде.
Значит, у меня мало времени.
Но я теперь я знаю, кого искать. И где…
Глава 32
Возвращаюсь на «Авроре» — на ночном поезде. Лежу на верхней полке в купе, сон рванный, надеюсь, что во сне придут видения. Они приходят, мелькают как в калейдоскопе, ни никак не складываются в один четкий рисунок. Не хватает пазлов.
Под утро проводница приносит чёрный чай в гранёном стакане.
Я не делаю никаких лишних движений. Никаких звонков. Папку разделил — половину вшил в подкладку, остальное отправил себе на «до востребования» в другом городе. Мало ли.
На Киевском вокзале — всё как обычно. Газетчики, городовые с форменным лицом, запах пирожков.
Но за мной идут. Чувствую. Двое. Молодые. В одинаковых серых пальто и высоких ботинках. Их лица мелькают в толпе. Стоит мне оглянуться, как они просто встают, как вкопанные или отворачиваются, будто видят что-то более интересное, чем объект их слежки.
Делаю трюк — и выныриваю не на ту улицу, что надо. Сразу сажусь в первое попавшееся такси. Через пять минут я — в районе Таганки.
Адрес у меня с собой. Старый блокнот. Фамилия — Березин. Бывший работник Палаты Юстиции. Говорили — попал под раздачу. Слишком много копал. А теперь — вроде бы живет тихо в коммуналке.
Оглядываюсь по сторонам. А вот и он.
Дом — кирпичный, четыре этажа, подъезд пахнет керосином и пылью. Дверь на третьем этаже — облупленная.
Я стучу.
Открывает — мужчина лет шестидесяти. Волос мало. Глаза — как у больного и уставшего, но не глупого.
— Кто вы?
— Друг одного человека. Он сказал, что вы в курсе о графе Алексее Гаврилове.
Березин долго смотрит, решая, стоит ли продолжать со мной беседу.
Терпеливо жду.
— Проходи.
Кухня как кухня — алюминиевая кастрюля, чайник, радио шипит.
— Барон Демид Архипов, — представляюсь я. — Меня интересует кредиторы графа Гаврилова. Они похитили его дочь Марию Гаврилову. Я ее друг.
Березин задумчиво сделал глоток горячего чая, обмакнув в него сахарок.
— Я знал графа Алексея Гаврилова по молодости.
— А потом?
— А потом пришли «они». Сказали — убрать. Он опасен. Он знал слишком много про «Черные кресты».
— Но они его не тронули. Зато тронули дочь.
Выкладываю на стол один из листов из архива Линнемяэ.
Он не берёт в руки. Только смотрит. Потом медленно говорит.
— Значит, ты хочешь доиграть партию, в которой он сгорел?
— Я хочу знать, где они прячут Марию.
Березин молчит.
— Кто эти люди, что похитили ее? — упрямо спрашиваю я.
Он впервые смотрит прямо мне в глаза.
— Хочешь имя?
— Да.
— А тебе
