— Он лежал так спокойно и тихо, Как гитара осенней порой, Только кепка валялась у стенки,
Пулей выбило зуб золотой, — вытягивали на два голоса Иван и Васька, когда заскрипела дверь и в избу ворвался Тимоха Муковозов. Вместо приветствия мужик зарыдал:
— Беда у меня!
— Тимоха, ты чё? — засуетились Васька с Иваном, оборвав песню. Усадили Муковозова на табурет, налили ему вуцки. (Были бы трезвыми, плеснули бы самогонки, ее-то не жалко.)
Муковозов выпил, скривился, занюхал рукавом. Глянул на бутылку.
— Беда у меня! — повторил мужик.
— Ты толком расскажи, — понял Иван намек, разливая остатки. Ну, теперь точно самогонку придется доставать! Тем более что от воплей и рева Тимохи они с Васькой даже и протрезвели.
— Парни у меня растут, Сашка и Пашка, знаете?
— Н-ну!
— Парни толковые, из ума сложены. Учатся — учителка хвалит, мы с матерью не нарадуемся. Так что они, паразиты, удумали — в совхозе Парфеновском пять овец сперли и домой притащили!
— А где это? — в один голос спросили Николаев и Пулковский.
Ни тот, ни другой не знали, что за совхоз такой. Ну, Пулковский неместный, но Николаев-то должен знать.
— Деревня Парфеново, где женский монастырь был. В восемнадцатом обитель бабью закрыли, а на его месте совхоз открыли, овец для Красной Армии разводить. Ну, мясо там, шерсть, кожа. Пока война шла, овец было штук пятьсот, может, больше. Мужики туда в зачет гужповинности сено возили, солому. Как армию сокращать стали, поголовье уменьшили, но все равно — сколько-то осталось.
— А, точно, — вспомнил Николаев. — Мне про совхоз Леха Курманов говорил, директором предлагал стать. Мол, монашки работают хорошо, настоятельница над ними властвует, а директор так, для проформы. Значит, твои оскорботки овец из совхоза украли?
Пулковский заржал, словно жеребец:
— Не иначе в батьку пошли. Теперь Тимоха всей семьей на гоп-стоп выходить будете!
Муковозов аж затрясся, вскочил. Верно, хотел вцепиться в Ваську. Но, помахав руками, сел обратно.
— Я ведь, мужики, не такой жизни для Пашки и Сашки хотел, — простонал Тимофей. — Я ведь чего хотел? Хотел деньжат сколотить, чтобы их в город отправить учиться. И не в Череповец, а в Питер либо в Москву. И теперь что? Они же теперь, как мы, в бандиты пойдут?
— Стоп! — остановил начавшего впадать в истерику мужика Иван.
Подошел к русской печке, пошарил за трубой и вытащил заветную бутылку самогона. Разлил по полной, кивнул мужикам — давай, мол. Выпив, закусил остатками картошины, сказал:
— Ты Пашке и Сашке ремня хорошего дай, чтобы на жопу неделю сесть не могли.
— Уже дал, — мрачно сказал Тимофей. — Здоровые лбы, еле справился. Орут: "Батюшка, мы ж как лучше хотели, для дома старались!" Мол, видели, как вы с дядькой Ваней да с дядькой Васей по хуторам ездили, зерно у кулаков отбирали. А монашки, они хоть и советские работницы нынче, но все равно — враги трудового класса и крестьянства!
— Вот ведь засранцы! — хохотнул Иван. — Это их в школе такому научили?
