которому сбегают струйки дождя.
39. Важное сообщение
Я подошёл к автоответчику и нажал на красную мигающую кнопочку. Не знаю почему – ведь я не ждал сообщения ни от кого. Думаю, что просто так, я люблю включать автоответчик, когда никого нет дома. Мама с папой не всегда это делают, и иногда я нахожу какое-нибудь старое, никому не нужное сообщение, или наоборот, очень важное сообщение, но уже потерявшее всякий смысл. А ещё мне нравятся маленькие белые бумажки с рисунком наверху, которые папа приносит с работы. Я пишу на них записки маме с папой и прикалываю на маленькую доску объявлений из пробки. Так мама с папой видят, что они пропустили.
На автоответчике было только одно сообщение. «Гарик умер», – произнёс дедушкин голос. Голос был ровным и спокойным, он доносился из пустоты, а за ним больше ничего не было слышно.
Гарик умер. Я повторил про себя дедушкины слова. Это было так неожиданно. Вдруг. Среди бела дня. В понедельник после полудня. Я вернулся из школы и собирался идти к Любе, моей учительнице английского. Я думал рассказать ей, что в фильме, который я недавно видел по телевизору, показывали Лондон и Трафальгарскую площадь, Биг-Бен и собор, и все исторические здания, о которых она рассказывала мне на одном из уроков, и я знаю о них всё почти наизусть.
Теперь у меня не было настроения идти к Любе, хотя, как правило, я её уроки люблю. Она говорит на красивом аристократическом английском, правда, сама Люба совсем не выглядит аристократкой. Полная пожилая женщина с круглым лицом. Дедушка рассказывал мне, что Люба родилась в Китае, что много евреев России бежало в Китай после революции, и там была большая еврейская община. Люба совсем не похожа на китаянку, и она никогда ничего не рассказывает про Китай. Она сажает меня на скамеечку у подножья своего кресла в плюшевом чехле малинового цвета, и я рассказываю ей урок, который она задала мне на прошлой неделе.
Хотя Люба и китаянка, квартира, в которой она живёт, тесная, тёмная, заставлена тяжёлой мебелью и множеством предметов, как принято у русских. Может быть, поэтому Люба мне почти как бабушка. Она заваривает белый чай, потому что добавляет в него много молока, и иногда урок затягивается дольше назначенного времени, но Люба не обращает внимания, и я тоже.
Я ничего не сказал Любе про дядю Гарика. Она не была с ним знакома, и он ей никто. Урок проходил, как обычно, кроме того, что я был немного рассеян. Сначала я не обратил на это внимания, но потом заметил Любин взгляд, пристальный, вопросительный. Она не торопила меня. Только смотрела как-то особенно, по-своему.
Когда я вернулся домой, Ольга встретила меня громким и настойчивым мяуканьем, будто от чего-то предостерегая. Я наклонился и присел перед ней, а она потёрлась о мои коленки и понюхала мне руки, к которым, видимо, пристал запах Любиного печенья. Я не понял, отчего она так беспокойна, и всё время у меня в голове звучал дедушкин голос на автоответчике, мерный и спокойный.
На этот раз я не написал маме с папой записки. Я решил, что скажу им сам, когда они вернутся. Усевшись на диван в гостиной, я ждал. Мне хотелось, чтобы время шло быстрее. Обычно мне нравится быть дома одному, без мамы и папы, даже если я ничем таким не занят, но сейчас было не так, и у меня не было настроения что-нибудь делать.
Я думал о дяде Гарике, как он лежал в пятницу на маленькой больничной койке. Она выглядела накренённой с двух сторон, как будто состояла из двух косых плоскостей, соединяющихся по вертикальной оси, разрезанная посредине, и всё казалось таким маленьким. Только подушка дяди Гарика была большой, большая хорошая подушка, которая выглядела очень мягкой. Кира все время взбивала её, чтобы ему было удобно, и это было как-то не к месту. Она слишком хлопотала вокруг него, а он не реагировал никак, только его зрачки медленно двигались. Я был уверен, что ему нет дела до этой подушки, что он вообще не чувствует, какая она замечательно мягкая под его большой головой, которая лежала на ней без движения, как тяжёлый предмет.
В палате стояли и сидели другие люди, но я никого не видел. Даже о маме, которая приехала вместе со мной, я забыл. Я видел только чуть заметное движение в глазах дяди Гарика. Они были большими и влажными, и мне казалось, что они видят меня, хотя я не был в этом совершенно уверен.
Всё это произошло в пятницу, а сегодня дедушка не нашёл сказать ничего другого, кроме двух слов: «Гарик умер». Я подумал, что скажет мама, когда она услышит. Нет, я не скажу ей дедушкиными словами, подумал я про себя. Лучше я скажу: «Мама, есть сообщение на автоответчике», – и она включит автоответчик и услышит сама. Или, может быть, папа вернётся раньше, и я скажу ему: «Папа, дедушка звонил и сказал, что Гарик умер». А потом папа расскажет маме, когда она придёт.
В квартире стояла тишина, я слышал только шум улицы, шум, которого обычно не слышно. Какой-то поток звуков: гул движения машин по мостовой, телефонный звонок и разговоры в конторе напротив, но нельзя было разобрать ничего определённого, ни фразы, ни вскрика. Это был только лёгкий шлейф звука, серый, как дым.
Услышав ключ в замочной скважине, я побежал к двери. Ольга опередила меня и бежала передо мной. Я успел только разглядеть её могучий хвост, он стоял прямо, как праздничный букет цветов.
Это была мама. Ольга встретила её громким мяуканьем, и это мне не понравилось. Мне казалось, что она жалуется на что-то своё. Я сердился на неё и хотел одёрнуть её и сказать, что она должна считаться с другими, а не только всё время требовать для себя. Но Ольга не замечала меня и продолжала мяукать.
Мама вошла, навьюченная пакетами покупок, ремешок её сумки сполз с плеча. Её аккуратная одежда, в которой она ходит на работу, несколько разболталась за день: блузка вылезла из-за пояса юбки – может быть, из-за того, что она таскала тяжёлое, но всё-таки мама оставалась довольно элегантной в своей узкой юбке цвета морской волны. Моя мама всегда выделяется яркой и нарядной одеждой среди соседей и родителей, которые, как правило, одеваются в джинсы и в футболки серо-бурых тонов.
Мамин запах тоже вошёл вместе с ней, запах её духов
