«предубеждения» против «священной особы» царя, распространившиеся после подавления польского восстания 1830-1831-х годов, постепенно сходят на нет. Как известно, Франция тогда сочувственно отнеслась к мятежу и стала основным центром польской эмиграции.
Как утверждал Дюран, репутация самодержца в глазах французов улучшилась после того, как был «высочайше» награжден орденом известный мастер батальной живописи Орас Верне, приглашенный работать в Россию. Журналист предлагал углубить успех, разрешив «первому писателю-драматургу» Франции Александру Дюма поднести Николаю I в знак уважения рукопись недавно написанной им драмы «Алхимик». И если бы за этим жестом литератора последовал ответный знак монаршей милости в виде ордена Св. Станислава, политические противники России получили бы «сокрушительный удар».
Дело в том, что орден Св. Станислава, учрежденный в 1765 году, являлся второй по статусу наградой Польши в период ее независимости. После подавления восстания 1830-1831-х годов Николай I включил эту награду в состав российских императорских и царских орденов. Награждение Дюма, имевшего европейскую известность, продемонстрировало, по мнению Дюрана, Франции и всей Европе, кто является «единственным истинным властителем Польши».
К секретному письму прилагалась авторская рукопись драмы «Алхимик», иллюстрации к которой по просьбе Дюма выполнил Эжен Изабе – придворный художник короля Луи-Филиппа. Рукопись сопровождало личное обращение писателя к Николаю I, в котором тот именовался «просвещенным монархом», «гением», «покровителем науки и литературы».
Министру Уварову идея понравилась. Он представил императору рукопись Дюма и всеподданнейший доклад, в котором предлагал милостиво вознаградить сочинителя орденом Св. Станислава III степени. «Почетное место, занимаемое им в ряду новейших писателей Франции, может дать Дюма некоторое право на столь отличный знак внимания Вашего Величества», – отмечал Уваров.
Однако Николай I отнесся прохладно: «Довольно будет перстня с вензелем». Мол, слишком много чести. К тому же царь не был поклонником иностранных драматических произведений, предпочитая национальное искусство и литературу.
В итоге из кабинета Его Императорского Величества в Париж отправили перстень с вензелевым именем Николая I. Дюма получил его от российского посла в ноябре того же года. За этим последовало короткое письмо на имя Уварова, в котором писатель сдержанно благодарил министра за «драгоценный знак августейшей милости». Очевидно, Дюма расценил полученную царскую награду как несоразмерную своему имени и таланту. «Литературная месть» не заставила себя ждать.
Уже на следующий год во Франции вышел приключенческий роман Дюма «Учитель фехтования». В нем описывалась история любви декабриста Ивана Анненкова и французской модистки Полины Гебль, отправившейся за ним в Сибирь. Это было первое художественное произведение в европейской литературе, посвященное восстанию на Сенатской площади, подавленному Николаем I. Хотя с того времени уже и прошло пятнадцать лет!
Роман демонстрировал читателям неприглядную картину жизни николаевской России: разгул крепостничества, жестокость помещиков, произвол вельмож… Используя всю силу своего литературного дарования, Дюма выставил в негативном свете и ближайших родственников царя: «августейшую бабку» Екатерину II и любимого брата Александра I, причем в укор последнему прямо поставил убийство отца – императора Павла I. К участникам же «преступного заговора» декабристов автор, напротив, относился весьма сочувственно…
Неудивительно, что в России роман Дюма немедленно попал под цензурный запрет. Несмотря на это, французские издания «Учителя» достаточно широко распространились среди русской публики. Среди читателей «крамольного» произведения оказалась даже императрица Александра Федоровна, о чем самому Дюма впоследствии рассказала фрейлина Трубецкая во время его поездки по России в 1858 году.
Кстати, именно тогда, во время пребывания в Нижнем Новгороде, писатель встретился с героями своего романа – освобожденным из ссылки декабристом Анненковым и его женой. Встреча эта произошла в доме нижегородского губернатора Александра Муравьева, тоже бывшего участника движения декабристов, при котором Анненков состоял чиновником для особых поручений.
На русском языке «Учитель фехтования» впервые издали лишь в 1925 году к 100-летию восстания на Сенатской площади.
Фотограф-скандалист
В 1902 году в Царском Селе произошла громкая история. В центре ее оказались начальник управления генерал-майор Владимир Ионов и подчиненные ему чины полиции. В разбор случившегося были втянуты министры внутренних дел, юстиции и Императорского двора.
Все началось довольно банально, в декабре 1901 года живший в Царском Селе мещанин Михаил Андреевич Кан подал в Дворцовое управление прошение разрешить ему открыть в городе собственное фотоателье. Ионов, следуя установленному порядку, передал документ на заключение полиции, которой надлежало навести справки о поведении и нравственных качествах просителя.
Столичное охранное отделение уведомило, что в образе жизни Кана «ничего предосудительного» замечено не было и в «политическом отношении» он благонадежен. Однако фигурировала еще и секретная справка, составленная путем негласного опроса, за подписью околоточного надзирателя Абрамовича.
Из нее следовало, что, проживая в Царском Селе в течение нескольких лет, Михаил Кан успел поработать в трех фотоателье и всюду зарекомендовал себя как «крайне раздражительный и несдержанный» сотрудник. По словам его бывших работодателей, в обращении с клиентами он «обнаруживал полное отсутствие такта и неумение держать себя в границах приличия». Жене владельца фотоателье Козловского, заведовавшей кассой, Кан будто бы советовал «утаивать» от мужа деньги, обещая свою помощь при условии дележа с ним. Это дало повод Козловскому утверждать, что «если бы еще год поработал с Каном, то остался бы без рубашки».
Все бывшие работодатели сходились в том, что Кан – «интриган большой руки, хвастун и лгун». Пристав Лазарев добавлял, что тот «по временам не прочь выпить и даже много», и рекомендовал отклонить его ходатайство, так как «такой человек в будущем может причинить одни беспокойства». Дворцовое управление так и поступило.
Тем не менее через неделю полиция Царского Села по просьбе самого Кана беспрепятственно выдала ему на руки свидетельство о том, что за время проживания в городе он «суду и следствию не подвергался» и в «предосудительных поступках» замечен не был.
Недоумевая, почему в таком случае ему не разрешили открыть фотоателье, Кан обратился за разъяснениями к начальнику Дворцового управления. Тот на личном приеме заявил ему, что хотя «в нравственном отношении он и не виноват, но популярен некоторым поведением, почему и не может получить разрешения». Вскоре после этого Кану удалось каким-то образом ознакомиться с содержанием «негласной» полицейской справки, после чего он подал жалобу на пристава и околоточного надзирателя, обвиняя их в «заведомой лжи».
Еще через две недели Кан обратился с заявлением к прокурору Петербургского окружного суда, требуя, чтобы составивших «ложную справку» привлекли к ответственности. Спустя еще месяц отправил донесение министру внутренних дел Вячеславу Плеве, в котором утверждал: «Нет возможности примириться с мыслью, чтобы лица, присягавшие в верности служить Царю и Отечеству, могли безнаказанно нарушать закон».
Все поданные фотографом
