чёрный космос без воздуха, без бликов и без теней. Полёт этот пугал Лялю Гавриловну до дрожи. Живя дальше, она, как пустой камень, сама себя отдаляла от разваловского солнца.
Каждый новый день был её врагом: он переносил Лялю всё непоправимее дальше в черноту, в которой Развалову не было места. Да и не только ему: учёбе, профессии, признанию, о которых она мечтала с присущим ей тщеславием. Ляля задыхалась. Даже день такой безнадёжности был горше полыни, а ей грозили недели, месяцы, годы. Она так боялась этих месяцев и лет, что не могла есть, пить, спать, говорить, думать, работать, сочинять, как прежде. Днём сидела, делая вид, что читает; ночью лежала с открытыми глазами и плакала.
Как грешник, которому приоткрыли занавес и дали одним глазком увидеть муки ада, вернулся одеревеневшим от ужаса, так и Ляля Гавриловна одеревенела от ужаса перед грядущим одиночеством. Дни и ночи гирями были привешены к её ногам: она еле волокла их.
Сидеть в четырёх стенах было пыткой. Она часами гуляла одна, с мамой или дядей Борисом, однако и снаружи пространство душило её. Горизонт, деревья и облака казались коробкой, в которую была она всунута сложенной вчетверо. Удивительно, как она физически ощущала недостаток воздуха. Ляля пыталась дышать глубже, но тщетно: столь тесно было ей под небесами, что она тосковала и еле сдерживала набегающие слёзы в присутствии родных. Так проходило лето.
Той ночью в Пасси, повторяла она себе, Ляля Эспран умерла. В своих стихах она снова писала в мужском роде, а вместо имени подписывала – Non Nomen (Без Имени) или Essentia Labes (Жизнь и Падение, или Позор).
Буквицы второй подписи образовывали её инициалы – Э.Л., Эспран Ляля. То, что слова essentia и labes[92] первыми слогами повторяли её имя, казалось ей знаком. Она смотрела в глаза фотографическому портрету на фронтисписе и просила: ответь, ответь же, мой бесценный, ведь ты – это я, как же мне быть?
Видеть себя в зеркало стало для неё невыносимо: Ляля Гавриловна не терпела зрелища своих лица и фигуры. Отвращение перед своим телом было столь свежо и резко, что поначалу ошеломило её. Она стала носить платье со свободным лифом, чтобы скрыть очертания груди, не снимала чепца, под которым не чесала и не расплетала коротенькой косы. Она говорила себе: смирись, что в твоём будущем не будет ни его, ни земной славы.
И горестное осознание своей ничтожности заполняло её, точно вода лилась сверху в колодец и всей массой давила на грудь. Только смирясь, можно было без плача и ломания рук встречать новый день. Но она не умела, не умела. Как, как? Ляля не понимала как. Она знала одно: если бы могла, то сама бы вырвала себе глаза, лишь бы не увидеть мрак беззвёздного завтра.
И она томилась, страшась завтрашнего дня, вынуждающего её вновь нести бремя собственной тоски. Она стала бояться, что любая возможность прервать тоску покажется ей сладостью и пересилит весь её эгоизм, всё тщеславие, всю жажду счастья и всю животную привязанность к жизни. Она с замиранием сердца ждала того дня, когда ухватится за любую соломинку, лишь бы не тосковать так горько.
И вот однажды перед рассветом Ляля Гавриловна проснулась со сквернейшим чувством тревоги и тоски. Молча лежала она с открытыми глазами, слушая птиц. Серый свет начал литься в окно. Мысли её были необычайно ясны. Она будто впервые мыслила, впервые сознавала мир и себя. Вдруг она подумала, что вот-вот потеряет себя, что ей не на шутку грозит опасность, грозит смерть. Она должна была спасаться.
***
Мне однажды было страшно —
Мутен лик мой стал и сглажен;
Мне однажды было больно —
И от слез болело горло;
Мне однажды было дико —
Я подергивался ликом.
А потом я был несчастен,
И меня тошнило плачем.
Было горько, горько, горько —
Я достал в кусаньях локти
И в отчаянье безлунном
Сам себе не подал руку.
И в бездействии бессонном
Взгляд мой – словно прыщик гнойный.
А потом мне стало тихо,
И лица не стало видно.
Non Nomen
От автора
Благодарю моих читателей за то, что составили компанию Ляле Гавриловне и Развалову. Ничего не может быть хуже, чем тоска по человеку, и ничего лучше, чем близость друга.
История Царевича-птицы и однорукой Царевны обязательно найдёт продолжение.
Хотя автор пишет о прошлом, вдохновение неизменно приходит из настоящего – ибо, как справедливо отметил доктор Лектер, мы начинаем вожделеть то, что видим ежедневно.
Мы живём в прекраснейшем мире из возможных, господа, раз в нём можно страдать так сладко и любить так горько.
За наш прекраснейший мир!
Бугаёва Надежда Николаевна
https://vk.com/litermort
https://www.youtube.com/channel/UCkLt2hQMfHy7hQBtKB2MKPQ
https://t.me/LiterMort
Примечания
1
Mademoiselle (фр.) – мадемуазель, барышня
2
M-lle (фр.) – сокращение от мадемуазель
3
намёк на журнальную колонку, которую исторически вёл Сементковский в дореволюционном петербургском журнале «Нива»: «Что нового в литературе?»
4
фр. украшения
5
фр. вот прекрасная смерть. Цитата из романа «Война и мир» Льва Толстого
6
имеется в виду издательство А.Ф. Маркса, где издавался журнал Нива, недалеко от набережной Обводного канала в Петербурге
7
аллюзия на перевод стихотворения немецкого поэта Генриха Гейне «Ein Weib» (Жена) (1844) Аполлоном Николаевичем Майковым (1821—1897). Перевод без названия был впервые опубликован в журнале «Библиотека для чтения» в 1857 г. под заголовком «Переводы из Гейне»
8
строка из перевода И.Ф. Анненским стихотворения Ш. Бодлера из сборника «Тихие песни», изданного в 1904 г.
9
M-lle Bonnet – (фр.) мадемуазель Шляпка
10
фр. кокетку
11
фр. моя прекрасная Татьяна, слова из оперы «Евгений Онегин» на музыку П.И.Чайковского
12
искажённая цитата Шопенгауэра из книги «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа»
13
фильдекос – материал для изготовления дамских чулок
