ни с чем даже близким по уровню.
– Это не твоя забота, – отвечал Фрэнк, – и больше не спрашивай.
Когда я перешла в научный отдел и наконец-то обзавелась вменяемой начальницей, та согласилась со мной. Мелани написала в отдел безопасности в штаб-квартиру, но теперь они дали отказ. Она спросила почему, и ей туманно объяснили: «На всякий случай». Мы обе недоумевали, потому что это шло вразрез с политикой ФБР, не говоря уже о правилах госбезопасности. Особенно после Ханссена. Зачем человеку, который лепит скульптуры, секретность высокого уровня?
Но со штаб-квартирой не спорят. Я все списала на нежелание штаб-квартиры возиться с бумагами.
Потом, в начале 2019-го, меня уведомили, что мой статус секретности пересматривается. Ничего особенного, подумала я. Мне надо будет заполнить документы, поговорить с агентом и пройти полиграф. Я уже делала это четыре раза за свою карьеру в ФБР. Но когда я увидела в бланке вопросы насчет ОПО, то все поняла.
«Какое нарушение вы совершили?»
Моя ручка на мгновение зависла в воздухе, но я быстро приняла решение. «Никаких. На меня подали жалобу в ОПО после того, как я обратилась в ОРВ в результате притеснений со стороны начальника».
Знаю-знаю. Лучше было мне склонить голову и написать что-то вроде: «Я делала плохие, очень плохие вещи и глубоко раскаиваюсь в своих поступках». Но я не смогла. Я следовала политике ФБР до последней буквы, и у меня были документы, подтверждающие это, – на случай, если кому-нибудь все-таки захочется узнать правду.
Моя предыдущая проверка на полиграфе заняла минут сорок пять; я вышла оттуда с однозначным одобрением. Но эта заняла целых три часа в солнечный и ясный четверг апреля, и призрак Роберта Ханссена так и витал в воздухе.
Была ли я недовольна моим супервизором, спросили меня. С точки зрения безопасности это – красный флаг, вы это понимаете; Ханссену тоже не нравилось его начальство. Я могу сбежать в Россию или Китай, если начальник меня не устраивает! Такое происходит повсеместно! Есть ли у меня долги? У Роберта Ханссена были; потому он и стал шпионом! Если вы задолжали крупную сумму, вы – первый кандидат на вербовку врагами!
Да, мы с мужем действительно должны значительную сумму денег. Восемьдесят тысяч, раз уж вы спросили. Именно столько мы заплатили адвокатам, пока юристы ФБР опустошали наши карманы с целью разорить меня и вынудить отказаться от жалобы в ОРВ.
Это продолжалось и продолжалось, и я могла только повторять правду:
– Нет, я не знаю никаких иностранных агентов. Нет, я не работала с секретными материалами и не имела к ним доступа в последние десять лет.
Агент подозрительно косился на меня, пока снимал электроды и откреплял провода. Потом он сел напротив и сурово сказал:
– Ваши результаты неоднозначные. – Имея в виду, я не уверен, что вы говорите правду насчет контактов с врагом и предательства.
Он сомневался на мой счет.
– Мне потребуется другой специалист для изучения ваших результатов.
Поскольку результаты тестирования на полиграфе субъективны (иначе зачем бы ему потребовался другой специалист) и их не принимают в суде (потому что они не имеют никакого отношения к науке), ФБР может выносить по ним то суждение, которое ему больше подходит.
Давайте представим: я соглашаюсь на повторный тест. Зная, что я честный человек и не собираюсь свергать правительство, я уверена, что пройду его успешно. Но вдруг и его результаты будут неоднозначными? Все верно: меня уволят. Но я не буду этого знать. Я буду сидеть за своим столом, когда Фелиция, начальница отдела персонала, пройдет по коридору с вооруженным офицером охраны, а потом они свернут за угол и откроют дверь в мой кабинет, чтобы объявить: мою секретность сняли и с этим ничего нельзя поделать. Придется паковать вещички на глазах у изумленных коллег. Меня сопроводят до машины. И на машине охраны проводят до ворот базы.
Я попросила день на размышления.
Я боялась, что, если на следующий день приду на работу, служба безопасности выведет меня. Может, у меня началась паранойя? Я ведь могла пройти новую проверку. Но что означали «неоднозначные результаты» на самом деле?
Я вспомнила все те разы, когда просила снять с меня повышенную секретность. Вспомнила годы притеснений и унижений, 80 000 долларов, которые мы с Ридом задолжали, и все те случаи, когда начальство ФБР лгало или уклонялось от выполнения своих обязательств. Гарри, Фрэнк, Дарла, миссис Морнингсайд, доктор Бунзен, мистер Нортон, юристы ФБР, дознаватели… Я прошла через все это только ради того, чтобы меня провалили на полиграфе, сняли секретность и заставили пройти «Зеленую милю». Я не собиралась этого делать.
Не так давно я обсуждала с Мелани возможность нашего с Ридом переезда из Виргинии. У него открывались неплохие возможности для работы в Лос-Анджелесе, и мы подумывали перебраться на запад. Правда, мы пока не знали, когда именно это надо будет сделать, – может, через месяц, а может, через год.
– Я предупрежу вас, как только станет ясно. Если у меня будет в запасе несколько месяцев, я останусь на это время, но две недели отработаю точно.
Я была уже не тем человеком, каким поступила на работу в ФБР. Тогда я верила в непогрешимость Бюро, а теперь нет. Когда мне стало ясно, что я никогда больше не смогу полагаться ни на одно слово, которое дает мне начальство, я решила, что с меня хватит.
Я написала Мелани письмо, в котором сообщала, что увольняюсь. Сразу после этого она мне позвонила, взволнованная и расстроенная, и спросила, что произошло. Кажется, я заплакала, потому что мне нравилось работать у нее и я любила свою работу, но я просто не могла больше этого выносить. Я вспоминала все годы, проведенные в бесконечной тревоге. Казалось, этому не будет конца.
Позднее она перезвонила и сообщила, что разговаривала со штаб-квартирой; ее заверили, что до следующей проверки на полиграфе никто меня не тронет. Я доверяла Мелани, и я поверила, что она правда им звонила.
Но на всякий случай в выходные я приехала в офис, чтобы закончить свои дела и собрать личные вещи – на всякий случай. Если в штаб-квартире солгали и меня все-таки планировали вывести, то я смогу уйти с одной только сумочкой – сохранив хоть каплю достоинства.
В понедельник я явилась на работу и пыталась держаться как ни в чем не бывало. Конечно, я никогда не уйду, не попрощавшись. Но в действительности я увольнялась. И отрабатывала последние две недели.
Много лет назад, когда я ждала своего собеседования в ФБР, на экраны вышел
