здесь как раз вода спокойная да мелкая, любо-дорого на промысел за человеческой кровушкой ходить. Вот и когда Архип уже больше дюжины лет назад пришел жилья искать, староста запросил с него оплату — запереть брод. Дело было довольно сложное, но для опытного чернокнижника, каким тогда был Архип, пусть тогда и носивший совсем иное имя, вполне выполнимое. И недели не прошло, как на противоположном берегу реки, намертво отрезая путь лесным чудовищам встали многочисленные чуры, а в Чернореченск, а оттуда и в столицу в канцелярию Священного Синода, отправилось письмо за подписью волостного старшины да местного попа, что, мол, берут на поруки Архипа они, и во искупление грехов тяжких направляют трудиться, не щадя живота своего, по защите православного люда. Много лет с тех пор минуло, и староста почил, и поп тот на должность хлебную отправился, а место его занял сосланный в глушь за излишнее рвение отец Григорий, отдавивший кому-то наверху больную мозоль, а договор блюлся строго: каждую весну Архип ходил на брод, правил чуры, да подновлял чары на них. Кого посильнее, конечно, такими игрушками не остановить, но этим до человеческих поселений, чаще, у них свои желания, чуждые. Но людям хватало, чтоб не жить в бесконечном страхе.
Разувшись, и спрятав обувь в котомку, Архип подвернул гачи штанов и… С удивлением обнаружил, что по дальней от него части брода, через реку, уже почти около дальнего берега, переходит одинокая неуклюжая фигура.
— Никифор, бесы тебя язви! Стой, полудурок! — заорал он, что есть мочи.
Пьяница услышал. Обернулся, дурашливо сплясал что-то и сделал неприличный жест, а потом выскочил на песчаную отмель и опрометью бросился в сторону леса.
Удивленный Архип замер. И что это было? В то, что в пропитанной брагой душе Никифора могло поселиться раскаянье, породившее отчаянную смелость, колдун не верил. Не того пошиба был человек. Гнилой и ничтожный, не пригодный ни к чему. Скорее, он от обиды удумал очередное представление. Сейчас отсидится в придорожных кустах, а потом выскочит и будет всем рассказывать, какие ужасы за ним гонялись, пока он бедный несчастный детей спасать бегал. Пытался же? Пытался. А что не смог, ну то не его вина… И сердобольный люд опять будет его жалеть, вкусно кормить да сладко поить. Но разбираться в блажи посетившей пропитую башку Архипу было не досуг, времени оставалось все меньше, солнце уже начало клониться в сторону гор Пояса, светлого времени оставалось часа на четыре, а ночевать в тайге в планы не входило. Посему, больше не тратя время на размышления, он ступил в ледяные воды Мавкиного Брода.
Глава 3
Лес нависал над колдуном мрачной несокрушимой стеной столетних сосен и елей. Густой подлесок из плотно переплетенных ветвей какого-то колючего кустарника покрывал все пространство между древесными исполинами, не оставляя ни одной лазейки, чтобы хоть как-то пробраться сквозь свою стену, внутрь в мягкое подбрюшье северной хвойной тайги. Лес давил, отпугивал, угрожающе буравил многочисленными пустыми глазницами дупел, выл, рычал и хохотал какофонией птичьих и звериных звуков, словно намекая подходящему, что его, глупца, под сенью этих древних чертогов ждут только страдания и мучительная смерть.
Архип никогда не боялся Леса. Опасался и уважал, да, не без этого. Да и глупо было не уважать настолько удивительную сущность. Но не боялся. Ни самого Леса, настолько древнего, что уже почти обрел собственный разум, ни того множества естественный и сверхъестественных опасностей, что таились в его недрах. Но удушающая лавина угрозы, обрушившаяся на него из-за стены деревьев была настолько плотной, тяжелой и ощутимой, что он невольно остановился в нескольких десятках шагов от границы, не в силах продвинуться хотя бы и на шаг. Ноги, словно бы прилипли к земле, голова потяжелевшая, казалось, до целого пуда, неумолимо тянула вниз, в траву, прилечь, отдохнуть. Да, что говорить, если каждый вздох и тот приходилось проталкивать в грудь колоссальным напряжением воли. Пошарив в сумке, Архип вытащил сложенный вчетверо платок. С великой тщательностью развернутый, тот явил красочное и выполненное с великим умением изображение полевой мыши, вышитое талантливой женской рукой. Набросив платок на плечи, колдун зашептал:
В траве, где шепчет ветер,
Крадусь я неслышим,
Я меньше всех на свете,
Я — тень, виденье, дым.
Пройду — не трону ветви,
Не покачну камыш,
Я меньше всех на свете,
Я — полевая мышь.
Едва отзвучала последняя строка немудреного заговора, как ощущение недоброго пристального взгляда из леса пропало, как и давление чужой воли. Архип удовлетворенно хмыкнул. Нередко молва приписывала колдунам и ведьмам умение обращаться в самых разных животных от ворон и кошек до медведей, а то и вообще всяких прочих мифических бегемотов. Естественно, это было невозможно. Таков уж был порядок вещей, заложенный Создателем, что в нем ничего не бралось из ниоткуда, и вникуда не уходило. От того взрослому человеку никогда не стать кошкой, разве что кошка та будет размером с доброго теленка. Но все-таки некая толика правды в этих слухах была: колдун не мог менять свою суть и обращаться в животное, но мог заставить окружающих в это обращение поверить. Вот и сейчас, для любого стороннего зрителя, буде он случился бы в этих местах, Архип, накинув на плечи расшитый платок, скукожился до размера детского кулачка, оброс шестью и обзавелся длинным хвостом. В общем, превратился в самого настоящего мыша. Естественно какую действительно мощную погань этим не обмануть, но вот от невнимательного поверхностного взгляда, или просто всяческой мелочи лучше средства и не сыскать.
Теперь, разобравшись с первой трудностью, необходимо было определиться с направлением движения. Для этого Архип вытащил из сумки волшебный клубок, изготовленный им как раз для подобных случаев, и уже не первый год исправно несший свою службу, и зашептал над ним заговор:
Ты катись, катись, клубок,
Через поле и лесок,
Помоги найти детей,
Что украл лихой злодей…
А потом еще раз. И еще. И еще… Где-то на задворках разума промелькнула мысль, что давно уже остались позади времена, когда молодой чернокнижник Архип, которого тогда, конечно же, звали совершенно иначе, с патетическим видом читал многосложные вирши с размером, настолько странным и непривычным, что вызывал головную боль, на языке более древнем, чем древнейшая из описанных в умных книгах империй. Вирши, где каждое неправильное ударение, каждый ошибочный слог грозил обрушить на человека неописуемые опасности. Вирши, которые надлежало читать во время непередаваемо мерзких
