Там будет солнце и песок.И к черту русскую рулетку!Но свищет ветер сквозь висок —И падает ребром монетка.
Эпизод 4
Между прочим, я ведь, как и ты, закончила Литературный институт в Москве. Это были счастливые годы бурления фрондерской интеллигенции в проточных водах перестройки. Тогда даже герой моего Антиромана отошел на второй план. Для меня. Для продвинутых любителей джаза он вышел как раз на самый что ни на есть первый план. А я так упивалась Литинститутом и некоторыми своими сокурсниками, что историю с Волковым считала завершенной. Но, видимо, в других пространствах так не считали. Он в эти годы стал фантастически популярен и жил, купаясь в своей славе и не удостаивая вниманием простых смертных. Мы редко виделись, и то, в основном, за кулисами после концертов. Мысли о более близком общении не приходили в голову ни ему, ни мне. У каждого был свой путь. Волков импровизировал в джазовых клубах, свинговал в концертных залах, а я вступила в огонь, воду и медные трубы студенческой жизни творческого, единственного на весь мир, вуза. Мой первый заброшенный институт, Киевский политехнический, оставил после себя кислое металлическое послевкусие. Папа-профессор поступил очень недальновидно, направив меня после школы по своим стопам, то есть в дебри «пирожковой» металлургии. Что это за зверское лакомство, я так и не поняла за все годы тошнотворного обитания в стенах Политеха. Помню только, что возле деканата на противоположных стенах висели два списка. В списке выдающихся деятелей науки, закончивших наш факультет, занимала почетное место фамилия моего отца, в противоположном списке фигурировала я с той же фамилией, но уже в качестве злостной прогульщицы, из тех, которые позорят наш факультет. Позорила я его долго, а уже перед самым дипломом опозорила окончательно. С непомерным иезуитским пафосом меня шумно и пыльно исключали из комсомола. И не за какую-нибудь аморалку, а по доблестной политической статье: за исполнение песен, порочащих советский образ жизни и общественный строй. Тогда я впервые познала вкус предательства ближних и дальних двуногих, и этот вкус оказался слишком горек, отпечатавшись шрамом на десять швов поперек моей левой руки. Но Всевышний уберег меня от судьбы Ирины Ратушинской, видимо, посчитав, что в застенках я просто не выживу. Шлейф диссидентства потянулся за мной тончайшей кисеей и, никого не сдав, зализав раны счастливой любовной историей, плавно перешедшей в законный брак, я стала скромно гордиться своей биографией.
Вот с таким багажом и трехлетней дочерью впридачу я вздумала спустя несколько лет покорить Москву. Если у кого-то этот город ограничивается пределами Садового кольца, то для меня он сконцентрировался на Тверском бульваре, в стенах Литинститута. И эту крепость я взяла. Мне было уже за 20, как и почти всем моим однокурсникам. Нас, писателей, предпочитали принимать в профильное учебное заведение при условии наличия богатого жизненного опыта. Если в этот опыт вписывались тюрьмы и психушки, приемную комиссию такие тернии в судьбах прошедших творческий конкурс абитуриентов только приятно возбуждали. Вследствие чего в общежитии на улице страдальца Добролюбова процветали поножовщина, суициды и тотальный разврат. По коридору гонялись друг за другом не первой свежести литераторы, выясняя при помощи кровопускания, кто из них главный поэт России. Кто-то методично прыгал с седьмого этажа, кто-то на спиритических сеансах выяснял у обитателей астрала время выхода своей первой книги, ну а некоторые милые дамы фанатично совокуплялись с многонациональным контингентом общежития, желая таким образом родить гения и прославиться в веках.
Наблюдая изнутри бытовую извращенность многочисленных мутирующих талантов, я постепенно скисала. Очень хотелось домой, в глушь, в Киевскую Русь. Но за окнами общаги соблазнительно бурлила перестроечная Москва с выросшими, как мухоморы, литературно-музыкальными кофейнями, куда меня часто приглашали почитать стихи и попеть песни. Начитавшись, напевшись, разочаровавшись в новых объектах увлечений из литераторской среды, я вспомнила о герое своего Антиромана. И хмурым московским утром позвонила в Питер, доживавший последние годы под именем Ленинграда.
– Але, Леша, неужели это ты? Я так хочу тебя видеть!
– Взаимно.
– Ты в Москву не собираешься?
– Собираюсь.
– А я тут в Литинституте обитаю.
