знала, что не умерла. Потеря сознания не избавила меня от боли, она лишь создала тьму, которая немного притупила её — словно кто-то ударил меня по голове, а потом мне дали обезболивающее.
Даже во сне я не могла не задаться вопросом: чем я заслужила это? Что я сделала в своей жизни не так, чтобы заслужить одержимость Сальваторе мной? Его… благочестивую одержимость, граничащую со слепой верой. Расплачиваюсь ли я за грехи своего отца? Но почему, если я была невинной душой? Неужели всё было настолько плохо, что я хотела уйти из этой жизни — хотела уйти, убив Сальваторе? Он был злым человеком, злым демоном. Но я больше не верила, что он человек, потому что у людей есть сердце, а у него не было даже намёка на него.
Сальваторе был ходячим трупом, пустым сосудом и я презирала его, ненавидела каждую частицу его существа. Но страх, который он воспитал во мне, затмил все остальные чувства, которые я испытывала к нему. Я боялась его, вот и всё.
Я лежала в этой темноте, охваченная болью, и молилась о том, что бы это, наконец, прекратилось.
Господи, пожалуйста… забери меня.
Пусть этот вздох будет последним, не дай мне выбраться из этой тьмы, позволь ей поглотить меня полностью.
Господи, пожалуйста…
Я вздрогнула и проснулась, когда почувствовала, что меня окатили ледяной водой. Я всё ещё лежала на операционном столе, чувствуя, как волны боли накрывают меня одна за другой. Я закричала больше не пытаясь сдерживаться, а холод от вылитой на меня воды только усугублял ситуацию. Я начала плакать, изо всех сил прижимая руки к груди, потому что боялась прикоснуться к животу, да и в принципе пошевелиться из-за боли. Всё, о чём я могла думать прямо сейчас, всё, что я ощущала прямо сейчас — боль, всепоглощающая боль, которая ослепляла во всех смыслах этого слова. Я кричала и кричала, и мои крики, казалось, только ухудшали ситуацию, но их было невозможно остановить.
— Шшш… — услышала я мягкий шёпот Сальваторе.
Он начал гладить мои волосы, мокрые то ли от воды, то ли от крови — я не знала от чего именно. Его пальцы нежно ласкали моё лицо, когда он наклонился и поцеловал меня в губы.
— Каково это? Больно, не так ли? — сказал он, но я не могла точно расслышать ни слова из того, что он говорил, ведь в ушах звенело от боли, — Так я себя чувствовал 7 месяцев назад, когда ты меня предала. Когда ты пыталась меня убить. Мне было больно, — продолжал он говорить, сохраняя мягкость в своём тоне, в то время как другие пленники кричали о помощи.
Я не могла разобрать его слов, ощущая, что мои глаза закатываются от боли, будто ещё чуть-чуть и я снова потеряю сознание.
— Ты причинила мне боль, моя Нирвана… Ты сделала мне так больно, так сильно… что всё, что я мог сделать, это плакать. Впервые в жизни, за сколько, двадцать лет? Я плакал, потому что женщина — единственный человек, которому я когда-либо отдавал своё сердце, взяла его в свои изящные руки, выжала из него всё, бросила на землю и разбила на мелкие куски.
Его слова предназначались мне — это было признание, он впервые говорил со мной о своих чувствах. Признание, которое я хотела бы услышать — услышать, какую власть я имела над ним, услышать насколько сильную боль я смогла ему причинить. Может быть, это заставило бы меня почувствовать себя лучше, потому что, хотя я и не видела в нём человека, в тот момент он был ни кем иным, как человеком с разбитым сердцем. Человеком, который не хотел ничего, кроме любви.
— Ты наступила на него, — он снова поцеловал мои влажные от слёз губы, — пули не причинили боли, — поцелуй, — авария не причинила боли, — поцелуй, — операции не причинили боли, — поцелуй, — уколы не причиняли боли, — поцелуй, — выздоровление не причиняло боли. Болело… только моё сердце.
Он прижался лбом к моей щеке и внезапно опустился на колени рядом со мной.
— Ты разбила мне сердце, Нирвана, — признался он хриплым шёпотом, закрыв глаза и вдыхая мой запах, — ты сломала что-то, о чём я забыл. И теперь, больше всего на свете я хочу отплатить тебе тем же, мой мышонок, — он открыл глаза, — разбить твоё сердце, как ты разбила моё. Разбить его так сильно, что после этого ты не узнаешь себя в зеркале. Я сломаю тебя так сильно, что ты никому никогда не понадобишься, даже себе — только мне. Я буду хотеть только тебя. Я буду единственным, кто захочет тебя, и тогда я стану нужен тебе больше, чем ты мне. Тогда моё поклонение тебе станет единственным способом, с помощью которого ты сможешь жить, дышать, выживать — всё. Всё будет зависеть от меня, моя Нирвана.
Он вцепился пальцами в мой подбородок, пытаясь повернуть моё лицо в его сторону, но я была в таком отчаянии от боли, что у меня едва хватило бы сил сдвинуться с места хоть на миллметр. Я только кричала и плакала — моё тело билось в конвульсиях от этой невыносимой пытки.
— О, ты даже не слышишь слов, которые я говорю прямо сейчас. Всё, о чём ты можешь думать — боль, которую ты испытываешь. Ты не можешь двигаться, едва можешь дышать, не можешь слушать и не можешь говорить. Всё, что ты чувствуешь сейчас, это боль… — он глубоко вздохнул, — не волнуйся, я позабочусь о том, чтобы ты больше не чувствовала себя так. Мне нужно, чтобы ты осознавала, что я собираюсь сделать с каждым небезразличным тебе человеком, находящимся здесь. Мне нужно, чтобы видела всё это и чётко осознавала, когда я разобью тебе сердце.
Он выпрямился в полный рост, а затем взял мою руку и вытянул её, обнажая вены на сгибе локтя. Он вытащил длинный шприц и ввёл его в кожу. Мне было всё равно — я не могла ни на чём сконцентрироваться. И вдруг моё тело стало неметь. Это было почти так, как я себе представляла. Я чувствовала, как медленно распространялось онемение, мой разум стал немного затуманенным, но не до такой степени, что я не понимала, что происходит, но достаточно для того, что бы я перестала кричать. Слёзы продолжали течь по моему лицу, но мои губы больше не могли издать ни звука и я, наконец, почувствовала умиротворение.
Именно в этот момент я заметила Сальваторе. Он стоял надо мной, наблюдая и удерживая моё
