пота. Но облегчения это не приносило. Воздух был горячим, тяжелым, дышать им было трудно, особенно в середине дня, когда солнце стояло в зените и, казалось, плавило все вокруг. Ни облачка на белесо-голубом небе. Ни тени, чтобы укрыться.
Мы шли на юг, гнали войско из последних сил. Форсированный марш — это вам не прогулка по парку. Подъем затемно, пока прохлада еще не ушла. Быстрый, скудный завтрак — горсть сухарей, кусок вяленого, почти каменного мяса, глоток теплой воды из бурдюка. И вперед. Конные сотни авангарда уходили первыми, высылая вперед и по сторонам дозоры. За ними тянулась основная масса — пехота, смешанные отряды, потом — скрипучий, бесконечный обоз. В середине дня — короткий привал, самый мучительный. Солнце пекло нещадно, люди и кони тяжело дышали, искали хоть клочок тени от телеги или щита. Воду выдавали строго по норме — драгоценность! Потом снова подъем, и опять — пыль, жара, монотонный топот тысяч ног и копыт до самого вечера, пока степь не начинала остывать, окрашиваясь в багровые и лиловые тона заката.
Лагерь разбивали быстро, уже привычно. Валили коней, расседлывали, пытались найти хоть какой-то корм в жухлой траве. Разжигали костры — сухим кизяком и редкими корнями, которые удавалось выкопать. Варили похлебку — мутная жижа из муки, крупы и остатков мяса. Люди валились с ног от усталости. Лица были серые, осунувшиеся. Глаза воспаленные, красные от пыли и солнца.
Я мотался по лагерю, стараясь быть везде. Нужно было подбодрить людей, показать, что я с ними, что разделяю их тяготы. Подъезжал к кострам, перекидывался парой слов с десятниками, спрашивал о нуждах. Заглядывал в обоз, проверял запасы — они таяли на глазах. Особенно вода. Несколько колодцев, на которые мы так рассчитывали по рассказам местных (которых почти не встречали), оказались пересохшими. Ручьи, отмеченные на старых картах, превратились в пыльные русла.
— Держись, Митяй, — сказал я одному из своих старых дружинников из Березовки, увидев, как он морщится, перевязывая стертую в кровь ногу. — Скоро Тмутаракань. Там и отдохнем, и подлечимся.
— Дойти бы, княже, — выдохнул он, поднимая на меня усталые глаза. — Силы кончаются.
— Дойдем, Митяй. Куда мы денемся? Там наши ждут. Такшонь ждет.
Он кивнул, ничего не ответил, снова принялся за свою ногу. Я поехал дальше. Настроение у людей было на пределе. Глухое недовольство копилось, хоть и не выливалось открыто. Еще пара таких переходов — и могли начаться проблемы. Нужна была передышка. Полноценная.
Илья Муромец делал все возможное, чтобы поддерживать дисциплину. Его зычный голос то и дело раздавался в разных концах лагеря. Он не давал распускаться ни старым воякам, ни новобранцам. Его побаивались и уважали.
— Порядок держим, княже, — докладывал он мне каждый вечер. — Но люди на пределе. Кони тоже. Еще день-два такого марша, и половина пеших просто ляжет. Да и конные не лучше.
— Знаю, Илья. Сам вижу. Разведка донесла — завтра к вечеру должны выйти к речке, впадает в море. Там встанем на дневку. Отдохнем, коней подкормим, чем боги пошлют, воды наберем.
— Дневка — это хорошо, — одобрительно крякнул старик. — Людям нужно. Хоть дух перевести.
Мысль о дневке немного приободряла. Но до нее еще нужно было дойти. А степь, казалось, расступалась перед нами неохотно, испытывая на прочность, отнимая последние силы. Но мы шли. Упрямо, стиснув зубы, шли вперед. Потому что там, за горизонтом, нас ждали. И мы не могли опоздать.
Вечером следующего дня, когда солнце уже клонилось к морю, окрашивая небо в немыслимые цвета, авангард наконец-то достиг долгожданной речки. Не бог весть какая река — так, ручей побольше, метров десять шириной, с илистым дном и пологими, вытоптанными берегами. Но вода! Пресная, прохладная вода!
Лагерь встал на обоих берегах. Поднялся невообразимый шум и гам. Люди ринулись к воде, пили жадно, умывались, окунали гудящие ноги. Коней вели на водопой — те фыркали, тянулись к воде, шумно втягивая влагу. Настроение сразу поднялось. Слышался смех, оживленные разговоры. Усталость словно отступила на время.
Я распорядился выставить усиленные караулы — мы уже были глубоко на вражеской или, по крайней мере, ничейной территории. Хазары или печенеги Кури могли быть где угодно. Сам же, отдав необходимые приказы, рухнул в свой шатер. Сил не было даже поесть. Только бы добраться до походной койки и забыться сном хоть на несколько часов.
Провалиться в сон не получалось. Тело гудело от усталости, каждый мускул ныл, но мозг продолжал работать, перемалывая события последних дней и тревоги о будущем. Тмутаракань… Как там Такшонь? Держится ли? Эта сволочь Ярополк… Надо же было сыну Святослава так низко пасть, пойти на службу к грекам против своих же! И Скилица, этот византийский интриган… наверняка его работа. Сколько у них сил? Достаточно ли у меня войска, чтобы пробиться к городу? А Кучюк? Ударит ли он хазарам в спину, как обещал, или кинет, как это водится у степняков? Вопросы, вопросы… ответов нет.
Я ворочался на жесткой койке, пытаясь найти удобное положение. За пологом шатра доносились приглушенные звуки лагеря — треск костра, далекое ржание коня, тихий разговор часовых. Но постепенно звуки стихали, лагерь засыпал. Тишина становилась гуще, плотнее. Я почти задремал, когда почувствовал это. Нечто неуловимое. Изменение в атмосфере. Инстинкт, отточенный месяцами жизни на грани, заорал: «Опасность!»
Я замер, превратившись в слух. Дыхание стало поверхностным. Рука сама собой потянулась к топору, лежавшему рядом. Часовой у входа стоял неподвижно — его силуэт четко вырисовывался на фоне тускло тлеющих углей жаровни. Значит, не он. Кто-то другой. Здесь. Рядом.
Тихий шорох у задней стенки шатра. Полотно слегка колыхнулось. Кто-то пытался пролезть внутрь. Бесшумно. Профессионально. Не чета тому фанатику, что полез через главный вход.
Я медленно, миллиметр за миллиметром, начал приподниматься, сжимая рукоять топора. Мышцы напряглись, готовые к броску. И в этот момент — вспышка движения у входа! Не внутри, а снаружи. Я не видел, что там происходит, но услышал короткий, сдавленный вскрик, звук борьбы, глухой удар, и почти сразу — резкий, влажный хрип, который быстро оборвался. Тишина.
Секунда показалась вечностью. Я вскочил, выставив топор перед собой.
— Кто там⁈
Полог резко откинулся. В проеме стоял Ратибор. В лунном свете, пробивавшемся сквозь дыру для дыма, его лицо казалось высеченным из камня. В руке он держал свой любимый боевой нож — короткий, широкий, похожий на хищный клык. С лезвия медленно стекала темная капля. Второй рукой он держал за шиворот
