от радости Ляскун и побежал.
Ермак еще крепче обхватил Марину, словно боялся уронить, потерять ее, и, ощупывая ногами, как слепой, каждую пядь штрека, медленно приближался к пульсирующему свету.
Глава XXVIII.
СЧАСТЛИВАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ
Чуть Комарникову полегчало, и тут же обступили его повседневные заботы. «Надо ж такому случиться! — досадовал он. — Опять полетел наш «Гарный» в тартарары. Месяца два, а то и три уйдет на восстановление лавы, столько же — пока приноровимся к мероприятиям по предупреждению внезапных выбросов. Снова появятся охотники улизнуть на другой, выполняющий план участок, а то и на другую шахту. И опять придется каждому из них втолковывать, что трудности — дело временное…»
Егор Филиппович представил свой будущий разговор с забойщиком Варёнкиным, который — Комарников не сомневался в этом — навострит лыжи первым. «Что вы мне торочите: прорыв — дело временное, — забушует Варёнкин. — Жизнь — она тоже временная! Шестьдесят — шестьдесят пять стукнет — и все. Лезай, Иван, в сосновый ящик. И не временно — на постоянно. Раз так устроено — хочу я свою временную прожить, а не промучиться».
«Вот, оказывается, какой ты гусь!» — взорвался и Егор Филиппович. И так, споря, доказывая, он незаметно для себя начинал произносить слова уже не мысленно, а вслух, но речь его заглушали свист сжатого воздуха и дробь отбойных молотков. И никто, кроме него самого, не знал, с кем и о чем он там речи ведет.
Горноспасатели работали беспрерывно. Стук отбойных молотков обрывался лишь на время смены отделений, но через две-три минуты они снова начинали греметь. С каждым часом их удары становились все громче и громче. Комарников, Чепель, Тихоничкин, Хомутков уже настолько привыкли к этому нарастающему стуку, что, когда вдруг наступившая тишина продлилась больше, чем обычно, — сразу насторожились.
— Видать, пики меняют, — сказал Хомутков.
— А до этого не меняли разве? — возразил Тихоничкин.
— Шланг сорвало, — авторитетно заявил Чепель.
Комарников дотянулся до шахтофона:
— Что случилось?
— Продолжайте леченье по прежней схеме. Связь временно прекращаем, — скороговоркой выпалил Комлев. А потом шахтофон донес беспорядочное позвякиванье респираторов горноспасателей и как бы исчез, перестал существовать, — ни один звук не тревожил его мембраны.
И всем стало не по себе, жутко стало: прекращены спасательные работы! На такой шаг идут лишь при чрезвычайных обстоятельствах, когда вести их невозможно, совершенно невозможно. «Что стряслось? Что?» — спрашивали они друг друга и никто не мог ничего сказать, даже гадать не решались.
И вдруг Хомутков захлебисто заорал:
— Бригадир, — вентиляция!
Комарников подбросил на ладони горсть пыли. По ее движению определил: началось перемещение воздуха.
— Проткнулись, — вскочил Тихоничкин и пополз, пополз отыскивать место прибоя.
— Назад! — властно крикнул Комарников. И уже тише велел Чепелю: — Возьми у Марка самоспасатель, захвати газоопределитель и разведай. Смотри, снизится кислород до семнадцати — включайся.
…Неожиданно замельтешил красный огонек, послышался спотыкающийся бег и хриплое, прерывистое: «Спа-а-се-ны-ы!..»
И сбивчивый нарастающий топот, и захлебнувшееся от радости «Спа-а-се-ны-ы!..», и редкие грузные шаги, и красный огонек, в лад им метавшийся из стороны в сторону, были настолько неожиданными, что каждый из четырех подумал: чудится мне, бред… И лишь когда рядом с Комарниковым грохнулся обессилевший, задохнувшийся от бега и радости шахтер, все увидели, что перед ними не прибредившийся — настоящий Ляскун, а придя в себя окончательно — бросились навстречу красному огоньку, который и раскачивался и приближался все медленнее и медленнее. Но и тогда, когда тот огонек упал у «шипуна», Чепель и Тихоничкин все еще не могли поверить, что Марина, Ермак, Пантелей Макарович вышли из той самой «печи», по которой сразу после выброса Чепель и Тихоничкин поднимались на просек, чтобы пробраться в лаву.
Оправясь от изумления, Комарников заметил прежде всего, что Марина, Жур и Ляскун до нитки мокры, И голос Егора Филипповича стал властным:
— Матвей, белье и спецовку — Пантелею Макаровичу. — Повернулся к Тихоничкину: — Ты — Ермаку. А ты, — кивнул Хомуткову, — Марине. — Помедлив, добавил: — И помогите переодеться.
Хомутков потянулся помочь Марине, но Ермак, перехватив одежду, отстранил его.
— Сам управлюсь… — Заслонив собой Марину, переодел ее, угрюмо бросил: — Как огонь… Сгорит девка…
Комарников с нежностью и жалостью смотрел на нее. Так же, когда болела воспалением легких, металась, бредила, часто и хрипло дышала его Люба. Вспомнилось ему и то, что через каждые четыре часа ей вводили пенициллин. Он взял пластмассовую коробочку, поднес к лампе, пересчитал. В ней осталось двенадцать шприц-тюбиков. Из другой коробочки достал упаковку аспирина. Она была еще не начата. «Леченье продолжать по той же схеме». Про себя ответил Комлеву: «Схему оставим, а пациента — заменим». Сказал Ермаку:
— Клади Марину вот сюда, рядом со мной.
— Зачем?
— Укол…
— Сам сделаю.
— А сумеешь?
Украдкой наблюдая за неторопливыми, очень бережными и оттого, знать, неуверенными движениями Ермака, старавшегося закрыть Марину от посторонних взглядов, Комарников невольно улыбнулся: «Эх, стареть ты начинаешь, товарищ партгрупорг. На твоем участке такая любовь разыгралась, а ты, не случись несчастья, так бы и не узнал о ней до самой свадьбы». Потом протянул Ермаку таблетку:
— Пусть проглотит, это аспирин.
И повернулся к Чепелю.
— Матвей, подсчитай остатки и без меня — ни грамма! Мы поговеем. Все, — его взгляд задержался на Марине, Ермаке, Пантелее Макаровиче, — им. Горючее давай мне.
Тихоничкин с мольбой посмотрел на два перешедших из рук в руки бронзовых цилиндрика. Комарников сдвинул брови:
— Потерпи, Максим, их спасать надо.
Тихоничкин обхватил колени и закачался вперед-назад.
— Марк, — окликнул Егор Филиппович Хомуткова, от холода по уши закопавшегося в пыль, — выключи два аккумулятора, одним обойдемся. И вентиль закрой, «Шипун» дует, вентиляция есть — воздуху хватит.
Полусумрак и однообразный шум «шипуна» действовали усыпляюще, но Комарникову не спалось. Он был взбудоражен свершившимся. Вспомнил записку Комлева и рассмеялся. «Хитер, бестия! На мякине старого воробья провел. Начни уверять, что из лавы все, как тогда, в первый раз, Варёнкин и его товарищи, выскочили, я бы еще, может, и усомнился. А он вишь как выдумал — «и с вами, четырьмя, хлопот не оберешься». Так убаюкал, что потом, когда шахтофонную связь навели, мне и невдомек было тот вопрос повторить».
Уверенность, что самое тяжкое — позади, наполнила его умиротворенностью. Нервное напряжение, державшее Комарникова в своих руках почти шесть суток, спало, и он вдруг почувствовал глубокую усталость.
— Егор Филиппович, — тронул его за плечо Чепель, — время укол делать.
— Кому?
— Тебе.
Комарников посмотрел на часы:
— И верно, пора. Только не мне.
— Забыл, что врач наказывал?
— Помню. Но есть среди нас человек, которому уколы нужнее, — Комарников осветил Марину. Она по-прежнему дышала часто и трудно. — А ну замерь ей температуру.
Чепель отстранил тяжелую руку Ермака, укрывавшего Марину своей курткой. Тот вздрогнул, сел. Увидел
