картечью паруса дырявил; одначе плохо. Мы как шпрюйты (шпринги) завезли с кормы, а там кабельтов с носу и ошвартовались так, чтобы корабль никакого движения не имел, а стоял как бы батарея, а тут еще бог дал как баркасы, то шпрюйты завозили, так ни одного не положили бы наших. А он сыплет… Боже мой!.. Сыплет, да и шабаш. Ну, одначе, смотрим – и у нас красный флаг на бом-брам-стеньге, значит, открыть огонь Черноморскому флоту. Тут уж как зачали жарить наши, такой калечи понаделали, что и не дай господи! Два фрегата наши, “Кагул” и “Кулевчи”, все на часах ходили от косы до косы; а мы действовали: какому кораблю ихнему мачты посбивали, какой на бок положили, а другой и совсем взорвали – и шабаш. Выходит так, что один на одно спотыкается; часом запалишь фрегат или бриг, а тут еще ядрами начнем насаживать: смотрим – упадет на другой и тот запалит. Такой пожар сделался: беда! Огонь, дым, – чисто всю бухту как жаром хватило, а ветер все в город подносит, все в город подносит, и звук такой пошел, что некоторых матросов у пушки позаглушил…»
Крайние суда левого фланга турецкой боевой линии находились под непрерывным обстрелом орудий «Ростислава», стоявшего в нескольких кабельтовых от мыса Киой-Хисар. Первые выстрелы его были направлены против фрегата «Низамие», корвета «Фейзи-Меабуд» и береговой батареи № 6.
– Как говорит, наш незабвенный Павел Степанович, «взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика»! – поднял кверху назидательно указательный палец капитан 1-го ранга Кузнецов, оборотясь к своему старшему офицеру лейтенанту Гусакову. – А потому, прежде всего, поможем «Трем святителям». Велите оставить пока в покое турецкие суда и направьте весь огонь на береговую батарею, которая донимает Кутрова!
Из хроники сражения: «Старший офицер “Ростислава” лейтенант Николай Гусаков, выказавший “отличную храбрость и мужество по всем частям управления кораблем”, повернул корабль левым бортом прямо против батареи № 6, и комендоры “Ростислава” обрушили на нее огонь своих орудий. Благодаря своевременной поддержке “Ростислава” на корабле “Три святителя” в это время успели исправить шпринг, а батарея № 6, до этого сильно вредившая “Трем святителям”, замолчала».
После расправы с батарей «Ростислав» помогал громить фрегат «Низамие», являвшийся главной опорой неприятеля на его правом фланге, а когда на последний перенес весь свой огонь развернувшийся на шпринге «Париж», «Три святителя» и «Ростислав» начали обстрел корвета «Фейзи-Меабуд». Под огнем нашей корабельной артиллерии его орудия одно за другим замолкали. А спустя какие-то полчаса несколько метких попаданий «Ростислава» завершили дело: «Фейзи-Меабуд», обрубив цепь, бросился к берегу и стал на мель невдалеке от того места, где уже покоился флагман турецкой эскадры «Ауни-Аллах». Но разбитый корвет все еще продолжал огрызаться.
Однако вскоре пальба с «Фейзи-Меабуда» стихла окончательно, а еще через некоторое время корвет запылал. Капитан Ицет-бей возглавил спасение турок с разбитого корвета. «Фейзи-Меабуд» был одним из последних судов турецкой эскадры, прекратившим сопротивление русским кораблям.
Со своей задачей «Ростислав» справился вполне. Но и нашему кораблю тоже досталось – фрегаты «Низамие» и «Дамиад» палили по нему до половины четвертого пополудни, пока не были взорваны. После этого корабль вел уже перестрелку с береговой батареей № 6 и к четвертому часу дня срыл до основания эту осточертевшую всем батарею.
От сильного огня неприятельских судов и береговой батареи на «Ростиславе» было много раненых. В кубрик, где находился штаб-лекарь А. Белоусов, приносили все новых матросов с батарейных палуб. Однако огонь «Ростислава» не ослабевал. «Корабль этот, – писал Нахимов, – при значительном числе раненых продолжал действовать так же хорошо, как и при начале боя».
Отбой на «Ростиславе» пробили лишь в 17-м часу.
Впоследствии историки подсчитают, что наибольшая скорострельность во время сражения была достигнута именно на «Ростиславе», в чем была первейшая заслуга артиллерийского офицера поручика Антипенко. Из каждого орудия действовавшего борта «Ростислава» было сделано от 76 до 130 выстрелов. На остальных кораблях в среднем было сделано от 50 до 100 выстрелов.
Глава тринадцатая
Последние залпы
К исходу первого часа перешел перелом в сражении и боевая линия турецкой эскадры была окончательно расстроена. Фрегаты «Ауни-Аллах», «Несими-Зефер», «Дамиад», «Каиди-Зефер» выбросились на берег. От «Навек-Бахри» и корвета «Гюли-Сефид» остались к этому времени лишь плавающие обломки. «Посредине рейда, как громадные кресты над могилами, торчат мачты потопленного фрегата с реями поперек» – писал очевидец.
Крепко досталось и другим судам, над которыми поднимался дым пожаров. Однако турки продолжали оказывать сопротивление. Начальники, подбадривая матросов, кричали им о помощи из Босфора, которая вот-вот должна подойти. Некоторое время это позволяло удерживать турок у своих пушек. Против наших кораблей вели огонь к этому времени фрегаты «Фазли-Аллах», «Низамие», корветы «Фейзи-Меабуд», «Неджми-Фешан», пароходы «Таиф», «Эрекли» и береговые батареи № 3, 5 и 6.
Тем временем на горящем «Ауни-Аллахе» происходили события поистине драматические. Еще в начале боя Осман-паша получил тяжелое ранение ноги. Несмотря на это, он до последней минуты поединка «Ауни-Аллаха» с «Императрицей Марией» оставался наверху и командовал фрегатом. Когда же «Ауни-Аллах» приткнулся к отмели, Осман-паша пытался было навести на судне хоть какой-то порядок, а самому попробовать перенести флаг на какое-нибудь дерущееся судно. Но не тут-то было! Команда вышла из повиновения. Вчера еще робкие матросы-галионджи, которые дрожали при одном взгляде на своего адмирала, теперь с явным удовольствием плевались ему в лицо. Когда Осман-паша пригрозил им расправой и гневом султана, они и вовсе разъярились. Раненого Османа-пашу пинали ногами, харкали ему в лицо. Затем сорвали с плеч дорогую шубу, которой некогда флотоводца одарил сам султан, затем стянули шелковые шальвары, сорвали с пальцев золотые перстни, забрали ключ от каюты, которую тут же и разграбили. На прощание матросы попинали своего командующего ногами, а затем и вовсе выкинули за борт. Напрасно взывал Осман-паша к их милости и состраданию. Никто не обращал на него уже никакого внимания. Кое-как Осман-паша доплыл до остова флагманского судна, обхватил плававшую у борта мачту и, шепча молитвы, бессильно взирал, как один за другим взрываются его суда. Эскадры его больше не существовало, а сам он, избитый и ограбленный собственными матросами, был предоставлен теперь самому себе.
Мимо Османа-паши проплывали обезглавленные и растерзанные трупы. Бухта пылала и чадила.
– О, Аллах, забери меня к себе в райские кущи! Я исполнил свой долг до конца! Вина же моя в том, что я не был сегодня счастлив! Даруй же мне быструю смерть, как избавление от позора! – шептал старый моряк.
Но судьба в тот день отказала ему даже в этой малости…
* * *
Едва наша эскадра начала движение на
